Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Зато вдоль вагонов уже стояло несколько столов, за ними сидели какие-то тети и дяди, которые все знали, потому что перед ними лежали белые листы бумаги, где все было написано. И они начали выкликать фамилии, и кого выкликнули, те кричали, что они здесь. И радовались, что их выкликнули первыми. А поодаль от железнодорожных путей выстроились в длинный ряд телеги, на них сидели нахохлившиеся возницы в брезентовых дождевиках, а впереди стояли понурые лошадки…

За железнодорожными путями глухо шумел чужой город. В пасмурное рассветное небо тянулось из высоких труб множество черных, бурых и серых дымов.

— Стойте смирно и ни до чего не дотрагивайтесь, — сказала какая-то сердитая тетя. — Тут до чего ни дотронешься, все в саже, в копоти, точно кислотой облитое или еще какой-то дрянью. И пахнет тоже кислотой — даже в горле першит и глаза слезятся. Приехали к черту на кулички — здрасти вам!

Кто-то сказал:

— Это город Чусовой.

— Господи, мы о таком городе и слыхом не слыхивали, — сказала тетя Лена. — Вот куда нас занесло, будь оно все неладно!

— Землякова! — донеслось от ближнего стола.

Тетя Лена охнула, глянула на мою маму и пошла к столу. Мы, четверо детей, сбились вокруг моей мамы и смотрели с испугом, как удаляется от нас серый плащ и серый берет, надвинутый на правое ухо.

— Ты скажи им, что мы вместе! — крикнула вслед тете Лене моя мама, и тетя Лена, не оборачиваясь, подняла руку, покачала ладонью.

Нас не разделили.

Пожилой и молчаливый дядька в сером дождевике, в сапогах, пахнущих дегтем, в русой бороде вокруг всего лица и странной какой-то шапке на кудлатой голове, за три раза перетаскал вместе с нашими мамами и нами (я тоже таскал) к своей подводе наши вещи. Затем рассадил нас на толстой подстилке из молодого, очень пахучего сена, тете Лене предложил сесть рядом на широкую доску, а маме — на то же сено вместе с нами, детьми. Оглядел всех разом, и только после этого произнес удивительно молодым и свежим голосом:

— Стал быть так, барышни. Зовут меня Кузьмой. Фамилия — Стручков. Живу я в Борисове. Село есть такое в двадцати верстах от Чусового. Ничего, большое село. Есть школа, медпункт, лавка коопа, кузня и прочее. Была церковь, но порушили. Нынче там клуб и библиотека. Колхоз, однако. Председатель колхоза — эвон стоит, руками машет. Третьяков по фамилии. Федор Ильич. Ничего мужик, головастый. А жить будете у меня. Изба большая, живем мы вдвоем с женой. Груней кличут. Избу строили на большую семью, а бог детей не дал. Так-то вот. Восемь подвод от нас, от Борисова. Есть еще из Заречья, из других деревень. Ну — те помене будут. Властя распорядились, наше дело — запрягай.

— А как вас по отчеству? — спросила тетя Лена.

— Кузьмой будете кликать — и так сойдет. — Однако, помолчав, назвался-таки: — Кузьма Савелич. Мой батя, Савелий Степаныч, в Стручковке проживает. Там все Стручковы проживают. Потому и Стручковка.

— Меня Леной звать, а ее — Марией, — сказала тетя Лена Землякова.

— Приятно слышать, — произнес дядя Кузьма и почесал бороду. Затем стал сворачивать цигарку. Закурив, достал из-под сиденья мешочек, развязал, стал совать нам плоские пышки с творогом — шаньгами прозываются, вареные яйца, огурцы.

— Ешьте, мышата, дорога длинная.

Мешочек отдал моей маме, велел:

— Корми их, бабонька, там молоко в бутылке. Да и сами поешьте.

Взобрался на сиденье, нахохлился, будто уснул.

Рядом на такие же подводы грузились другие эвакуированные. За некоторыми, которые начальство, прислали автомобили, погрузили и увезли. Но я не завидовал: на лошадке ехать лучше.

Когда совсем стало светло, обоз тронулся.

Глава 2

Двадцать верст на телеге — не шутка. До этого я даже не знал, что такое верста. И даже что такое километр представлял себе смутно. Теперь знаю, что это очень долго и все время трясет и трясет, стучат колеса, шлепают копыта лошадей, почмокивает дядя Кузьма на передке, тетя Лена тихо рассказывает ему, как мы ехали, как уезжали из Ленинграда, как нас бомбили, а я про все это слышал и мотал на ус, как говорила моя мама, хотя усов у меня еще нет.

Телега качается, над головой качаются темные ели, белые облака, голубое небо. Иногда большие птицы срываются с берез и перелетают через дорогу. Птицы похожи на черных куриц, какие бродили по тихому ленинградскому переулку возле хлебной лавки и клевали червяков и всяких козявок, и такие же у них красные гребешки и бородки. Только совсем махонькие. Такие же черные курицы есть и в лесу возле дядимишиной деревни Мышлятино. Только я забыл, как эти курицы называются.