Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Вообще говоря, можно было бы и не спешить с выпиской, но Николаенко уже привык к своему взводу, к офицерам своей роты, он уже не считал, что служба в штурмовом батальоне обернулась для него чем-то вроде наказания за несовершенные проступки, тем более что день активных боевых действий командному составу идет за семь, наградами и очередными званиями обещают не обходить, да и жалование значительно выше, чем в обычных строевых частях. А если не сегодня-завтра начнется наступление, о котором говорят все, то можно отстать от своего батальона, затем снова обращайся в кадры: новое место службы, новые люди, привыкай, притирайся и все прочее. Да и неловко при такой-то пустяковой царапине отлеживаться в медсанбате. И товарищи могут подумать черт знает что. А так — сел на попутку и через полчаса ты дома, то есть в батальоне.

С лежащих обочь дороги старых сосновых бревен поднялся человек, о котором сразу ничего и не скажешь определенного: одет в ватник без погон и ватные же солдатские штаны, подпоясан офицерским ремнем, на голове поношенная солдатская шапка-ушанка со звездой, на ногах яловые сапоги. В тылу, известное дело, кто только не околачивается, здесь дисциплина черт знает какая, иной складской одевается не хуже генерала, а рожей, случается, походит на маршала. Этот не тянул даже на офицера: лицо круглое, курносое, белесые брови, серые глаза, не больше тридцати лет, ростом невысок, но, видать, крепок, руки черные, в ссадинах, — шофер, скорее всего.

Человек сделал пару шагов в направлении Николаенко, спросил лениво:

— Закурить не найдется, товарищ лейтенант?

— Найдется, — весело ответил Николаенко, доставая из кармана трофейный портсигар и протягивая его странному солдату. Он хотел было сделать ему замечание за неуставное обращение, но воздержался. Да и настроение было легким, не хотелось его портить даже и таким пустяком, как замечание.

— Выписался? — спросил служивый, закурив от папиросы Николаенко.

— Выписался, — радостно улыбнулся Николаенко.

— Чему ж радуешься?

— А почему не радоваться? Рана пустяковая, зажила как на собаке, отдохнул, отоспался, отъелся — чего ж еще?

— Оно, конечно, такое дело, — невнятно бормотнул служивый. — Теперь куда? А часть?

— В нее, родимую. А куда ж еще?

— Далеко?

— Отсюда не видно.

— Да нет, я так просто спросил, — стал оправдываться странный солдат. — Если что, можем подбросить. — И показал на «виллис» с брезентовым верхом, стоящий меж соснами. Затем пояснил: — Мы сюда приехали товарища проведать: раненый лежит. В живот. Мается, бедолага…

— Да-а, в живот — это конечно, это не пустяк, — посочувствовал Николаенко. И уточнил: — А вы куда едете?

— К штабу армии. Там, по соседству, наше хозяйство. Сейчас товарищ выйдет, и поедем.

— К штабу? Это хорошо, — снова обрадовался Николаенко. — Это совсем недалеко от моего батальона.

— Вот видишь, как тебе повезло, лейтенант. А то ждал бы тут, пока кто-то подхватит. Да и не велено подхватывать-то: мало ли что… А вон и мое начальство…

Из барака вышел офицер в новенькой шинели, перетянутой ремнями, и направился прямо к ним. Он шел, уверенно ставя длинные ноги в хромовых сапогах, подошел, кинул руку к шапке, представился:

— Капитан Самородов.

И глянул на Николаенко холодно и недоверчиво.

— Лейтенант Николаенко, — представился Николаенко в свою очередь.

— Только что выписался, — опередил его странный солдат, чему-то обрадовавшись. — По пути нам. Подбросим, товарищ капитан?

— А почему бы и нет? Поехали, лейтенант Николаенко.

Они сели в «виллис». Николаенко устроился на заднем сидении, Самородов на переднем. За всю дорогу никто не проронил ни слова. Да и о чем говорить? Тем более что у хозяев «виллиса» товарищ совсем плох, коли ранение в живот. Понимать надо.

Вот и небольшая деревушка, в которой разместился штаб армии. Николаенко хотел напомнить, что приехали, дальше он сам, но машина свернула на дорогу, ведущую как раз в сторону расположения их батальона, и Николаенко промолчал. Однако затем, проехав еще немного, машина опять свернула, на этот раз в лес.

— Товарищ капитан, — окликнул Самородова Николаенко. — Я здесь сойду.

— Ты что, спешишь, Николаенко?

— Да вроде бы нет, но здесь удобнее. Опять же, по темну добираться до своих как-то не с руки.

— Ну, до темна еще есть время. Давай заедем к нам, выпьем за твое выздоровление, помянем нашего товарища, — предложил Самородов. И пояснил: — Умер он сегодня ночью.

— Неудобно как-то, — замялся Николаенко.

— Ничего, удобно. Ты ж, небось, свободен до двадцати четырех-ноль-ноль…

— Да, конечно…

— Ну вот, а говоришь — неудобно. А потом мы тебя подкинем до места: нам это раз плюнуть.

Машина проехала еще с полкилометра, показался то ли хутор, то ли лесничество: две приземистые избы, сараи, между высокими железными мачтами натянуты провода, стоят какие-то крытые машины, среди кустов тальника под маскировочной сетью притаилась зенитка, подальше еще одна, тарахтит движок.

Въехали в раскрытые ворота крестьянского двора, у крыльца топчется часовой, остановились возле крыльца, выбрались из машины.