Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Алексей Петрович хорошо помнил Москву октября-ноября сорок первого, помнил тревожное ожидание, панику, вытряхнувшую из города весь человеческий мусор, ночные бомбежки, вой сирен и стук зениток, качающиеся столбы прожекторов в звездном московском небе, темные силуэты аэростатов заграждения, невозможность попасть не только к командующему фронтом Жукову, но и к командующим армиями.

Как давно это было. И как странно, что оно было таким, каким он его помнит. И после всего этого — Берлин, этот макет с улицами, переулками, площадями и даже отдельными зданиями, этот помпезный зал, шумная ватага корреспондентов — всё, будто выставленное напоказ. Как всё мучительно и долго переворачивалось, чтобы наконец обернуться вот этой парадной стороной. Интересно, что испытывал какой-нибудь немецкий аналог русского Задонова, стоя в осенние дни сорок первого перед макетом Москвы? Посещала ли его хотя бы тень сомнения в том, что он сможет пройтись по улицам русской столицы? Или он настолько был уверен в этом, что всякие сомнения исключались? И где он теперь ходит, о чем думает?

Над большим камином старинные часы сыграли менуэт, затем отметили мелодичными звонами каждый минувший час. И когда прозвучал последний перезвон, дверь отворилась, и в зал вошел маршал Жуков, сопровождаемый двумя генералами: членом Военного совета и начальником штаба.

Гул голосов смолк, все повернулись в одну сторону. Алексей Петрович, сугубо мирный, гражданский человек, хотя уже почти четыре года не снимающий военную форму, непроизвольно подтянулся, и по тому напряжению, с каким все смотрели на фигуру маршала Жукова, и по напряжению самой фигуры маршала, вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха, что еще минута… какой там минута! — несколько секунд! — и он разрыдается на глазах у всех. Но он не разрыдался, а лишь стиснул зубы от усилия удержать в себе это неожиданно нахлынувшее чувство, и удержал его, лишь судорожно всхлипнув. Но никто не обратил на его всхлип внимания.

Жуков остановился там, где голубая лента реки Шпрее врезалась в городские кварталы. Было нечто величественное в том, как стоял Жуков и сопровождающие его генералы в благоговейном молчании собравшихся. Лишь вспышки магния и треск кинокамер нарушали эту тишину.

Никогда еще Алексей Петрович не чувствовал так отчетливо свою причастность к великим историческим событиям, которые вершились на его глазах. Видимо, и другие чувствовали то же самое. Но когда кто-то попытался выразить это ощущение хлопками в ладоши, его никто не поддержал, и хлопки тут же испуганно опали.

— Я рад приветствовать вас от имени командования Красной армии, — произнес Жуков. — И готов ответить на все ваши вопросы.

Однако никакой радости на лице маршала заметно не было: оно оставалось каменным, непроницаемым, напомнив Алексею Петровичу того Жукова, которого он видел прежде. В первый раз — это там, на разъезженной дороге под Волоколамском в начале октября сорок первого, второй — на Курской дуге, затем… затем в просторной избе на правом берегу Вислы в январе сорок четвертого. Затем… да он уж все мимолетные встречи и не упомнит.

На первый взгляд Жуков внешне почти не изменился. Разве что походка стала несколько тяжеловатой. Но не измениться он не мог, как не могли не измениться все, кто стоял сейчас в этом зале, и кто не стоял — тоже. Время и события не могут определенным образом не влиять на людей. Кем бы они ни были. И сам Алексей Петрович стал совсем другим человеком, мало похожим на Задонова, встретившего Жукова под Волоколамском. И даже на себя самого в той избе на правом берегу Вислы, хотя с тех пор миновало менее четырех месяцев. Недаром говорят, что на войне год идет за два, а то и за все пять.

Хотя встречи с Жуковым представлялись ему почти случайными, однако в промежутках между ними Жуков все равно так или иначе присутствовал в сознании Алексея Петровича, точно находился за закрытой дверью и мог открыть ее в любую минуту. Надо думать, происходило это потому, что за всеми боями и передвижениями фронтов все эти годы стояли всего две фигуры: его, Жукова, мрачная и решительная, и фигура Сталина, еще более мрачная и решительная. Что-то вроде Александра Первого и Кутузова, но в современном исполнении. И никакие генералы, в том числе и командующие фронтами, бывшие и нынешние, не были видны ни рядом, ни даже где-то вблизи. Только эти двое.