Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Надо бы радоваться, но вот странность: он, Жуков, не испытывает радости и даже того удовлетворения, которое должен бы испытывать. Возможно, сказывается усталость, накопившаяся за сотни минувших дней и ночей, когда удачи чередовались с неудачами, и чаще всего не в силу каких-то объективных обстоятельств, а из-за ненужной торопливости, подчинения военной стратегии и тактики политическим играм, которые всегда были и остаются вне досягаемости его, Жукова, понимания, власти и влияния. Но, скорее всего, на его спокойное восприятие близкой победы воздействует и то обстоятельство, что финал войны в целом всегда представлялся ему именно таким, и долгое ожидание этого финала притупило все чувства. Да и чему радоваться? Радуются лишь дураки неожиданно свалившейся на них удаче. А он, Жуков, саму удачу что-то не замечал, а вот изнуряющий труд, терпение, пот и кровь, слезы отчаяния, озлобленность и решимость — этого было сколько угодно.

Из монотонного грохота, то поднимающегося вверх, то слегка опадающего, вдруг выделились редкие удары такой тяжести, что они отдавались даже на большом удалении дребезжанием оконных стекол, стакана с недопитым чаем на краю стола, возле которого стоял Жуков. Это била крепостная артиллерия, установленная на железнодорожных платформах. Полутонные снаряды рвались где-то в центре города, а это означало, что немцы все еще дерутся отчаянно.

На что они рассчитывают? На ссору между союзниками? На удары извне тех своих армий, которые спешно снимались с Западного фронта, открывая дорогу на Берлин американцам и англичанам? Не придут уже те армии к Берлину, как нет основания верить, что союзники перессорятся и не доведут своего дела до конца. Но именно еще и поэтому надо усилить нажим и поскорее покончить с Берлином. Лучше — к Первому мая. Тогда советский народ получит двойной праздник. И Сталин говорил об этом же. Не требовал, нет, но…

Вошел член военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин, тоже невысокого роста, тоже широкий, и тоже с выпирающим животом. Остановился, оглядываясь.

Жуков искоса глянул на него, но ничем не выдал своей неприязни: все время Сталин подсовывает ему этих своих соглядатаев. Советчики из них никакие, в военном деле ни уха, ни рыла, а строчить доносы горазды все. И потом… как быстро они раздаются вширь, эти советчики. Да и все остальные генералы тоже. За редким исключением. И отчего ж не раздаться? Едят сладко, двигаются мало, все больше сидят — либо за столом, либо в машине. Вот и обрастают жиром, как удачливые русские купцы. То ли дело русские генералы прошлых эпох: обязательно верхом на коне, впереди своих полков — при таком образе жизни жиром не обрастешь. А у немцев разве что Геринг грешит полнотелостью, остальные подтянуты и стройны, с претензией на некую породу, касту, которая формировалась ни одно столетие. Нам до этого еще далеко…

И Жуков, опустив тяжелый подбородок на грудь, с огорчением отметил, что и у него тоже слишком выпирает живот. Подумал: «Как только закончится эта катавасия, буду заниматься гимнастикой, заведу лошадь…»

Телегин между тем снял с головы фуражку, приласкал ладонью бритую голову, обежал глазами помещение, остановил взгляд на Жукове, неподвижно стоящем возле макета, подошел, широко улыбаясь.

— Только что вернулся из Берлина, — заговорил он с придыханием, точно бегал в Берлин и бегом же возвратился назад. — Жуткая картина! В центре ни одного целого здания. Правда, в Сталинграде картина была пострашнее, — поправился он. И тут же воскликнул с неожиданным для своих лет и плотной комплекции восторгом: — Но как, однако, далеко шагнула наша армия в своем мастерстве! В своем умении решать тактические и даже, я бы сказал, сиюминутные задачи, возникающие неожиданно и постоянно! Вот уж поистине: каждый солдат знает свой маневр! По-суворовски! Ах, если бы это умение да в самом начале войны! Разве мы позволили бы немцам так глубоко проникнуть в глубь нашей страны!

Жуков продолжал смотреть на макет, отпивая из стакана крепко заваренный чай. «Конечно, — думал он, слушая Телегина, — все это так. Но чему тут удивляться? Чему восторгаться? Да, выросли, научились воевать, научились командовать. Но какой ценой! И за какой срок! И не могло быть у нас этого умения в самом начале. Неоткуда взяться. В этом все дело».

— Люди рвутся в бой, никто не отсиживается за спинами других, — продолжал Телегин, изучивший Жукова и знавший, что привлечь внимание командующего можно лишь неожиданным сообщением. — Молодые солдаты и командиры в массовом порядке подают заявления в партию и комсомол! Это ли не доказательство живучести советской власти, ее силы, ее всенародной поддержки! Фашисты кричали о тысячелетнем рейхе, а тысячелетие как раз гарантировано нашей партии, нашей советской власти, только они уже, конечно, будут другими, не такими, как нынешние, но на той же основе и — самое главное — завоюют весь мир, потому что…