Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Адъютант держал таз с водой, чтобы обмыть кровь. Санитар собирал бинты и вату.

— Ну, чего ты вцепился в этот таз? — вскинулся Болотов. — Поставь! И принеси нам водки. Да не шнапсу, а нашей. А еще лучше — коньяку. Есть у вас коньяк-то? Вот и тащи. А то у меня такое ощущение, что это мне самому осколок удаляли. — И, глянув в угол, где сидел Задонов: — А что это у нас писатель совсем закис?

— Разве? — встрепенулся Алексей Петрович. — Должен повиниться перед вами, Афанасий Антонович: это я совратил генерала Матова на вылазку в передовой батальон. Уж очень хотелось своими глазами увидеть и прочувствовать, какие они — эти последние минуты и часы войны.

— И как, увидели? Прочувствовали?

— Не успел.

— Вот-вот. А генерал если не увидел, то прочувствовал — это уж точно. Ну да он вам расскажет. Будет о чем писать.

— Наши утром сегодня рейхстаг взяли, а драка все не кончается, — ни к кому не обращаясь, будто сам с собой, промолвил доктор Сергей Иванович. — Пойду в санбат. Небось, раненых опять подкинули.

— Иди, эскулап, иди, — махнул рукой Болотов. — Ты там нужнее.

Адъютант принес коньяк, стаканы, сыр, колбасу. Вместе с ним в помещение вошел майор Лизунов. Остановился в дверях.

Матов, покряхтывая, натягивал новые галифе с генеральскими лампасами.

Пушки настойчиво продолжали долбить в одно место.

— А в Москве уже ночь, — произнес подполковник Лизунов, скорее всего для того, чтобы напомнить о своем существовании. — Салют должен вот-вот начаться…

— А у нас и не прекращался, — усмехнулся Матов. И, обращаясь к адъютанту: — Позови начальника штаба… Пусть доложит, что у нас на данный момент делается. И позаботься об ужине.

Глава 18

Ночью немцы силами до дивизии, при поддержке танков и самоходок пытались прорваться через порядки корпуса генерала Болотова. Этой попытки ждали, атакующих встретили ураганным огнем из «катюш» и ствольной артиллерии, не жалея ни мин, ни снарядов. Но несколько танков все-таки проскочило, воспользовавшись тем, что сплошного фронта не существует, а дым и пыль от взрывов снарядов и бомб поднялись такой плотной тучей, что и не разглядишь. Только слышно было, как рокот боя удаляется все дальше на северо-запад, то замирая, то усиливаясь, как падающий в глубокую шахту камень, отскакивающий от стен. К утру все стихло. То есть стихло настолько, что редкие выстрелы и пулеметные очереди уже не отделялись от тишины, а как бы подчеркивали ее настороженность и зыбкость.

Рассвет медленно пробивался сквозь пыль и дым, поднятые массированным огнем артиллерии по сохранившимся очагам сопротивления, который бушевал несколько часов кряду. За стенами, в подвалах и бункерах еще досыпали усталые солдаты и офицеры. Перекликались часовые и дозоры. Сквозь полумрак, таящийся в развалинах, бесшумными тенями скользили разведчики, возвращавшиеся из ночного поиска.

Алексей Петрович Задонов выбрался наверх. Что-то подняло его ни свет ни заря, не давая спать, хотя ночь была такая шумная, что даже привычные ко всему люди смогли уснуть лишь после того, как угомонилась артиллерия. Было известно, что вчера немцы не приняли требования безоговорочной капитуляции и заявили, что продолжат сражаться до конца. Но так не хотелось верить, что и сегодня снова солдаты пойдут на штурм развалин, еще удерживаемых противником, что будут новые смерти и новая кровь.

Алексей Петрович остановился возле окна, осторожно высунул голову.

Из мрака постепенно вылепливались контуры обглоданных стен с черными провалами окон, уходящая в зыбкий туман улица, в конце которой еще вчера были видны деревья Тиргартен-парка. Но было и что-то новое в облике развалин — какие-то белые пятна, похожие на соль, проступающую на поверхности почвы где-нибудь в далеких и родных степях Заволжья. Нет, не на соль, а на марлевые повязки… И это не то…

И тут до Алексея Петровича дошло: белые пятна на некоторых зданиях есть ни что иное, как белые флаги. Однако смотрел он на них с недоверием: уже не раз случалось, что немцы вывешивали белые флаги, чтобы получить передышку и застать атакующих врасплох. К тому же на его глазах под Будапештом немцы застрелили наших парламентеров, идущих на переговоры с белым же флагом. И если это действительно белые флаги, то неизвестно, ради чего они вывешены. Тем более что вывешивают их не просто немцы, а фашисты, от которых можно ожидать всяких пакостей. Или доведенные до ручки изверившиеся обыватели, трупы которых, подвешенные эсэсовцами к потолку в своих квартирах, не раз находили наши солдаты.

Однако и та слабая стрельба, что доносилась с разных сторон, потихоньку глохла по мере того, как майский рассвет прояснял берлинские улицы и площади. И лишь где-то на западе погромыхивало густо и безостановочно, точно работала камнедробильная машина.