Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Должен, — вместо нее ответил младший лейтенант и запрокинул голову. — От самого Клина шел… Четыре ранения… — И уже с ожесточением: — Не должен умереть. Не имеет права, товарищ полковник! Война же кончается!

— Как его фамилия? — спросил Задонов.

— Старший лейтенант Завалишин.

— Вас товарищ генерал просят, — напомнил Задонову старший лейтенант Малышкин. И пояснил, показывая на союзников, остановившихся в ожидании переводчика: — Они опять чего-то требуют.

Союзники на этот раз требовали передать их союзному командованию.

— Слава богу, — произнес генерал Матов, когда прибывший из штаба переводчик увел союзников. — Как вы думаете, Алексей Петрович, не наговорят они там чего-нибудь лишнего?

— Кто их знает, Николай Анатольевич. Все может быть. Хотя, если здраво рассуждать, им это лишнее не на пользу.

— Боюсь, что у них другие понятия о здравомыслии.

Алексей Петрович и офицеры штаба во главе с комдивом сидели за столом и ели борщ. Гнетущее молчание царило за столом: случившееся все еще витало в воздухе и омрачало настроение.

Алексей Петрович, обычно находчивый по части меткого словца, тоже как-то не мог сообразить, за что зацепиться, чтобы отвлечь внимание собравшихся от случившегося инцидента с непредсказуемыми последствиями. Вдруг вспомнил:

— Я читал в газете, что у вас тут мальчика немецкого спасли, будто при этом погибло несколько человек.

— Переврал корреспондент, — проворчал начальник политотдела дивизии подполковник Лизунов и посмотрел на комдива, как бы спрашивая, рассказывать правду или нет.

Матов отложил ложку, придвинул к себе тарелку с тушеной картошкой. Заговорил, ковыряя картошку вилкой:

— Взяли штурмом дом на Кейт-штрассе, а там в развалинах ребенок, мальчонка лет пяти-шести. Он и говорить-то громко не мог, не то что плакать так громко, чтобы на весь квартал, как описано в корреспонденции. Да и кто бы разрешил нашим бойцам идти в дом, где засели фашисты, за плачущим ребенком? Да и немцы… конечно, фашисты, изверги, но ведь не все человеческое в них выжжено до основания. Тем более свой, немецкий, ребенок… Ерунда все это. Но написано красиво.

— Тут своих не очень-то жалели, — вставил начальник артиллерии. — Атакуем, бывало, свой населенный пункт, знаем, что там есть жители, а все равно бьем без разбору, в надежде, что спрячутся, как-нибудь выживут в этой кутерьме. А у них ведь не бетонные убежища, а всего лишь подпол, то есть стены да пол — вот и все прикрытие. А в подполе женщины, дети… Кто их считал?

Сидящие за столом согласно покивали головами.

— Эх, друзья мои, — постарался утешить офицеров Алексей Петрович, переводя разговор на шутливую ноту. — Еще, погодите, столько со временем появится мифов и легенд о нашем времени, столько появится… Одна надежда на то, что историки будущего, бог даст, как-нибудь разберутся, где правда, а где миф и легенда. Впрочем, человечеству всегда хотелось героики, ему надоедает видеть во всем только грязь и кровь, — то, что видят непосредственные участники событий. В конце концов, и сами мы поверим, что, да, так оно и было: спасать немецкого мальчика кинулось несколько солдат, и спасли, а фашисты стреляли им в спину, потому что ничего святого у них не осталось.

— А что, осталось? — спросил подполковник Лизунов.

— Что-то да осталось. Конечно, не по отношению к нам, русским, а к своим — в этом можно не сомневаться. Ведь они верят, что, сражаясь с нами, спасают Германию, спасают свои семьи. Конечно, одураченные пропагандой, конечно, с замутненным сознанием своего над нами превосходства, но именно со своим понятием святого, чести и всего прочего. Ну а что среди них есть всякие, которые и родных отца с матерью не пожалеют, такие у каждого народа имеются. Думаю, подобных типов судить будут. А с остальными, что жить останутся, нам придется возрождать новую Германию. От этого никуда не денешься. Не стрелять же их всех без разбора, как это пытался сделать американский майор…

— По-моему, он был немного того, — предположил Лизунов, покрутив пальцами возле виска. — Истерика у него была.

— Это не оправдание, — вставил свое генерал Матов.

— А я вот про немцев, — заговорил начальник разведки дивизии майор Чопов. — В смысле, какие они бывают… Помню, взяли мы в плен одного фрица, обер-лейтенанта, за линией фронта… Я тогда разведвзводом командовал. Под Харьковом это было, — уточнил он. — Тащить его с собой не имело смысла, стали допрашивать. Молчит. Мы ему по морде — молчит. То да се — хрипит, и только. Ну, ребята разозлились: столько ползали, и на тебе. Стали его обрабатывать по всем правилам — без толку. Вижу: упорный фриц попался. Зря время теряем. Я б его даже отпустил, будь другие обстоятельства: уважаю таких упорных. Приказал кончить… Нет, и среди них попадаются…

— Отпустил бы он, — усмехнулся начальник контрразведки «Смерш» майор Кочергин. — А он потом в тебя же снова стрелять бы стал. А ты бы загремел в штрафбат.

— А я и загремел, — спокойно возразил Чопов. — Только по другому случаю.