Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Да, Матов насмотрелся. И ужаснулся. Ничего подобного он не мог себе даже представить. Вспомнился полковник Воромеев, молодой, высокомерный, с умными и нагловато-холодными глазами. В сорок первом и в сорок втором он даже заискивал перед Матовым, а потом уже не замечал. А однажды, пробыв в какой-то армии пару недель, вернулся оттуда Героем Советского Союза. За какие подвиги? Скорее всего за то, что его отец был членом ЦК и руководил одним из наркоматов.

Вспомнилось, как подполковник Чудниченко, тоже, как и Матов, случайный человек в Генштабе, провожая глазами фигуру Воромеева, с нескрываемой ненавистью процедил сквозь зубы:

— Эта сволочь скоро так крепко сядет нам на шею, что и рад бы, да не стряхнешь. — И добавил со вздохом: — Опротивело все, а на фронт не отпускают: кто-то же должен таскать для них каштаны из огня. Давай сегодня выпьем. У меня армянский коньяк завелся, как бы не выдохся.

Под коньяк они проговорили до утра. О чем говорили? Да о том же, о чем говорили сейчас с генералом Углановым. Но почему в том разговоре был какой-то оптимизм, а в нынешнем — нет?

Однако с генералом Углановым Матов расстался тепло, можно сказать, по-дружески, разговор этот не оказал на их отношения существенного влияния.

В ожидании отправления воинского эшелона они ходили по перрону, говорили о разных разностях, бодрились. Генерал казался уставшим, постаревшим. У Матова защемило сердце.

Трижды звякнул станционный колокол, проревели гудки двух мощных паровозов, прицепленных к составу, полезли по вагонам солдаты, заметались в воздухе потревоженные вороны и галки, закричали, заголосили немногие провожающие.

Матов и Угланов обнялись, расцеловались.

Эшелон тронулся, Матов вскочил на подножку штабного вагона. Генерал какое-то время шел рядом, и на лице его была написана мука, будто он не сказал Матову самого главного. Потом он отстал и остановился, приложив руку к папахе, и растворился в облаках пара, выбрасываемых многочисленными паровозами.

И Матову показалось, что самого главного он генералу не сказал тоже. Чего-то простого, человечного. Все лез в заоблачные выси, философствовал. Ну, да ладно. Главное — он едет на фронт. А там другие люди, другие отношения. И этих людей — подавляющее большинство. Когда война кончится, именно эти люди станут определять нравственное лицо страны, они не позволят командовать собой разным там Воромеевым. Этих людей, повидавших смерть, объединит нечто большее, чем их личные — точнее, шкурные — интересы. Ведь не за них же, в конце концов, они идут в бой, расстаются с жизнями…

Так он думал. Но только сейчас, глядя на все изменившимися глазами, Матов начинал понимать, насколько воромеевщина пронизала все поры армейского организма, что смерть — сама по себе, а жизнь — сама по себе, и не очищают они друг друга, а берут каждая свое и идут дальше всегда друг за другом…

Но как тяжело было полковнику Матову принимать правоту генерала Угланова! Пусть не всю, пусть какими-то частями, но… но сердце-то как ноет, сердце-то…

Глава 11

Около десяти вечера, едва полковник Матов перебрался на командный пункт своей дивизии, расположенный всего в трехстах метрах от передовой в просторном блиндаже на склоне невысокого холма, пожаловал начальник политотдела армии полковник Путало с намерением встретиться с офицерами штурмового батальона. Этот визит можно было рассматривать с разных точек зрения: и что командование армии придает большое значение утренней атаке батальона, и что комдив в своей должности не имеет опыта, и что, наконец, у него какие-то странные воззрения на этот самый батальон. Как бы там ни было, Матову ничего не оставалось делать, как отойти в тень и предоставить начальнику политотдела армии право провести встречу с офицерами так, как тот считает нужным.

Полковник Путало, едва появившись на КП, потребовал собрать офицеров батальона сейчас же. Стали звонить и выяснили, что батальон еще в пути, но должен вот-вот прибыть на место назначения, и как только прибудет, так офицеры и будут собраны.

— Что они у вас, беременные, что ли? — проворчал полковник Путало, глядя сверху вниз на командира дивизии, тоже не маленького ростом. — Ползут, понимаешь ли… Мы в их время бегом бегали.

— Извините, товарищ полковник, но я не успел предупредить их о вашем желании посетить дивизию, — не сдержался Матов. — Поверьте, как только они узнают об этом, тут же и явятся.

— Ладно, подождем, — пожевав губами, прогудел Путало. — Мы не гордые. — И тут же кинул кому-то из сопровождавших его молодцеватых офицеров: — Сергей, чаю!

Подскочил молоденький капитан, ловко щелкнул раскладным стулом, тут же в руках у него появился большой термос и стакан в серебряном подстаканнике. Полковник Путало опустился на стул, взял в обе руки стакан, с шумом втянул в себя чай.

Матов не стал ждать окончания чаепития, попросил разрешения заниматься своими делами, велев найти начальника политотдела дивизии, который был где-то в полках, сосредотачивающихся на исходных рубежах, чтобы тот и занялся полковником Путало.