Жертва

Мимо двери ее камеры мелькнула тень. Деб подняла голову от листа бумаги и увидела Джилл, камера которой находилась в самом конце коридора. Джилл была старшей по крылу и в некотором смысле обладала большей властью, чем надзиратели. Дебора робко улыбнулась ей, презирая себя за такое подхалимство.

— Я слышала, копы взяли сутенера Мэнди. — как будто ненароком заметила Джилл.

— Правда?

— Ага. Он заявил, что, мол, никакой наркоты ей на свиданку не приносил.

— Мэнди соглашалась на свидание со своим сутенером? — ужаснулась Дебора. — С тем самым, который виноват во всем, что с ней случилось?

Мэнди с такой радостью ждала того свидания, а после него вернулась в камеру такая счастливая, что Деб и в голову не приходило, что посетителем мог быть человек, столько времени над ней издевавшийся. Мэнди только сказала, что Спайк Хампер был ее старым другом и время от времени приходил ее навешать.

Затем Дебора решила, что Мэнди радовалась наркотикам, которые ей передали на свидании. Теперь она с горечью подумала, что бедняжка играла в ту старую игру, при которой жертва пытается завоевать любовь своего мучителя. Дебора и сама отлично знала правила этой проклятой, ненавистной игры, выиграть в которую можно только одним способом — выйдя из нее окончательно. Однако выйти было не так-то просто, потому что тогда вы теряли надежду.

— Короче говоря, — сказала Джилл, глядя на Дебору так, словно у той выросли зеленые бакенбарды, — я сегодня слышала, что полиция перевернула его квартиру вверх тормашками и нарыла там пакетик той дури, которую приняла Мэнди.

Деб вскочила с места и тут же оперлась рукой о стену, чтобы не потерять равновесие и не упасть. Сквозь туман до нее снова донесся голос Джилл:

— А главное, в дурь был намешан парацетамол. — Джилл пожала плечами. — Поэтому, наверное, надзиратели от тебя и отстали.

Дебора прислонилась спиной к стене и запрокинула голову к сводчатому кирпичному потолку. Он был выкрашен отвратительной краской, по цвету напоминавшей вставные зубы ее отца. Дебора не могла понять, почему она плачет. Почему именно сейчас? Наверное, это просто облегчение. Деб старалась взять себя в руки и поблагодарить Джилл за прекрасные известия, но никак не могла остановиться. Опять она ревет. Почти так же сильно, как в тот день, когда она так унизительно разрыдалась перед полицейскими. Деб запрокинула голову назад, а слезы все равно текли и текли по лицу.

Затем по ее щекам провели грубым тюремным полотенцем, а чьи-то руки мягко опустили Деб голову.

— Ничего, милая, ничего. Поплачь, — сказал голос Джилл. — Ты не виновата, что Мэнди умерла. Мы все это знали. А теперь еще и надзиратели знают. Они, наверное, ничего не скажут и извиняться не станут, но главное, что они знают.

Деб уткнулась лицом в плечо Джилл и немного успокоилась в ее крепких, дружеских объятиях. В последний раз Дебору так обнимала мама. Тогда маленькая Деб упала с велосипеда, ободрав себе кожу на обеих коленках и подбородке, а Корделия над ней смеялась.

— Ничего, милая, ничего. Поплачь.

Через какое-то время Джилл отпустила ее, отдала полотенце и сказала, что собирается пойти заварить чаю, и почему бы Деб не присоединиться к ним, когда она закончит писать свое письмо.

Дебора, всхлипнув, кивнула и быстро написала название всех блюд и напитков, которые подавала отцу в день его смерти. Вложив список в конверт, она написала на нем адрес Триш Магуайр, а затем вышла из камеры и присоединилась к общей компании заключенных.

Все они были гораздо добрее к ней, чем прежде, и даже рассказывали о том, как оказались в тюрьме и почему совершали свои преступления. В первый раз Деб начала рассказывать о своем отце, а начав, не могла остановиться, хотя ей самой казалось, что она говорит уже несколько часов.

— Поэтому мне пришлось смириться не только с тем, что я никогда не стану хорошей в папиных глазах, но и с тем, что из-за меня обостряются все его болезни.

Дебора прикрыла глаза, словно от этого могли исчезнуть воспоминания о лице отца, о его боли и презрении к ней.

— Все болезни, — повторила она. — И аллергия, и язва.

— Как так?

Вопрос задала Джилл, которая часто озвучивала то, что хотели, но не решались спросить остальные.

— Когда я приезжала к ним, отцу почти всегда делалось хуже. Ни из-за сестры, ни из-за мамы такого не происходило. Только из-за меня. Стоило мне переступить порог дома, как у отца схватывало живот или начинался ужасный зуд.

«Интересно, он ненавидел меня зато, что это происходило, или это происходило из-за того, что он меня ненавидел?» — спросила себя Деб, забыв на секунду об остальных женщинах. Их лица слились перед ее глазами в бесформенную розоватую массу. Дебора слышала, как они разговаривают, но голоса в ее собственной голове звучали громче.

«Ну почему все люди, которых ты любишь, презирают и ненавидят тебя? Что же в тебе такого ужасного? Ты никогда не заслуживала того, чтобы находиться с такими людьми, как Малкольм и твой отец. Почему ты не могла признаться себе в этом? Зачем навязывалась тем, кто не выносил одного твоего присутствия?»