Жертва 2117

– Мне было очень плохо, и я перестала себя контролировать. Я почувствовала, что старею с катастрофической скоростью, мне прописали гормоны, и это очень помогло. Но не стоило их пить из-за последствий. Боюсь, я принимала слишком большие дозы.

– Последствия? Не понимаю, что это значит. Тромбы? Ты этого боишься?

Она улыбнулась и еще раз сжала его руку.

– Мне пятьдесят один год, Карл, и я беременна. Поэтому ты не должен возвращаться в Аллерёд, обещаешь мне?

Карл отпрянул на полметра. Несколько лет тому назад он пережил приступ паники, который оторвал его от мира и полностью лишил чувства реальности.

Сейчас ему показалось, что он ощущает нечто похожее.

Если уж были люди, которым не удалось выспаться в эту ночь, так это Карл и Асад. Во всяком случае, когда Карл на следующее утро в семь пришел в подвал управления полиции, Асад, стоя на коленях в молитвенной позе, храпел, прижавшись щекой к коврику.

– От твоего коврика скоро уже ничего не останется, Асад, – первым делом сказал Карл, когда принес ему чашку кофе.

Асад, с трудом что-либо понимая, смотрел на чашку кофе, которую ему протягивал Карл.

– Спасибо, – сказал он и сделал глоток. Казалось, кофе вызвал у него в пищеводе настоящий бунт. Асад бросил на Карла негодующий взгляд, словно его начальник сейчас мстил ему за все те случаи, когда в роли баристы выступал сам Асад.

– Это тебе, чтобы проснуться, дружок, – сказал Карл. – Могу еще приготовить, если надо.

Асад натянуто улыбнулся.

– Сегодня для нас обоих будет трудный день, Асад, поэтому я пришел раньше других.

– Для нас обоих? Что это значит? – Асад присел на табурет в своем кабинете, он же кладовка, и прислонился головой к стене.

– Скажу тебе правду. Мона сообщила мне, что я буду папашей. Я узнал это вчера вечером.

«С глазами большими, как чайные блюдца», – как писал Андерсен об одной из собак в сказке «Огниво». Такие глаза были сейчас у Кучерявого.

– Да, я знаю, Моне пятьдесят один год. Это и на самом деле… действительно… – Вот черт… как это назвать… Необычно? Удивительно? – Мы оба в шоке, – вместо этого сказал Карл. – Я думаю… Мы хотели бы ребенка, но нам уже столько лет… Внук Моны Людвиг будет на пятнадцать лет старше своего дяди или тети. Это же безумие, верно? И вообще, будет ли ребенок здоровым и нормальным? Имеет ли смысл так рисковать? И если мы рискнем, а по-видимому, рискнем, то нам стукнет семьдесят, когда ребенок будет учиться в гимназии.

Карл смотрел в пространство.

Моне было восемнадцать лет, когда у нее родилась Матильда, а спустя год появилась Саманта, младшая. И, как ни странно, Саманта в свои восемнадцать тоже родила ребенка, Людвига. Молодые, здоровые, сильные мамы, все прекрасно. А сейчас Моне пятьдесят один год, прошло тридцать три года после первой беременности. Тридцать три года, вот черт! Голова идет кругом. А он сам в свои пятьдесят четыре наконец станет отцом.

Карл с содроганием представил своих родителей и сестру, когда те услышат эту новость. О милосердный Моисей! Тишины в Брённерслеве ждать не приходится.

И тут Асад поднялся, как во сне, со своего табурета и, покачиваясь, посмотрел на Карла так, будто собирался высказать ему свое глубочайшее сожаление в связи с услышанной новостью. Карл приготовился отчаянно защищаться, когда Кучерявый вдруг разрыдался.

– Карл, – сказал он и, взяв в руки голову Карла, прижал ее к своему лбу. – Карл, это самое лучшее из всего, что только могло произойти. – Он отодвинулся и посмотрел прямо на Карла со слезами на глазах, вокруг которых обозначилось множество тонких лучиков. – Это добрый знак, Карл, ты это понимаешь?

Карл это понимал.

Они ничего не рассказали о беременности Гордону и Розе, но если бы эти двое были более внимательными, то заметили бы, как изменилась обстановка в отделе.

– Я попробую изложить кратко, не слишком вдаваясь в детали, – сказал Асад. – Но думаю, что детали вам и не нужны.

– Решай сам, Асад, – отозвалась Роза.

Он положил вчерашнюю газету на стол и показал на фотографию.

– Мужчину рядом с моей женой зовут Абдул-Азим, я ведь называл его вчера? Он иракец, родом из Фаллуджи, родного города моей жены. Это он разрушил мою жизнь. Мне остается утешаться лишь тем, что я тоже разрушил его жизнь.

В коридоре смертников вонь от пота, блевоты и мочи была столь сильной и омерзительной, что Асад испугался. Этим утром уже провели пятерых мимо его камеры на виселицу в бетонное здание напротив. Он слышал их жалобные крики и чувствовал их страх перед смертью, когда их тащили за собой конвоиры.

Когда окошко в двери его камеры открылось, Асад был совершенно уверен, что настал его черед. Но это был Галиб, который подошел к его окошку впервые. Несколькими словами он негромко объяснил, что Асад должен довериться ему, в его семье хорошо знали родных Асада. Он ему поможет, надо только потерпеть несколько дней.

В следующий раз Асад увидел этого человека в облитой кровью и покрытой грязью комнате допросов с низкими потолками. До Асада дошло, что его ожидает самое худшее. Предыдущий опыт подсказывал ему, что во время пыток его привяжут к стулу или подвесят, но все было по-другому.