Жертва Венеры

Куда юной прекраснице любить такого… Он попытался представить, что может чувствовать девица, связанная с человеком, на которого ей и смотреть-то противно, не то что в постель ложиться, и вконец затосковал.

Переговорить с невестой с глазу на глаз возможности не было. Фёдор практически ежедневно заглядывал к Беловым, сперва вместе с лекарем, справиться о Машином здоровье, позже – просто так, но видел невесту лишь дважды. В первый раз их при скоплении всех домочадцев поставили на колени перед образами, и Платон Михалыч, Машин отец, благословил молодых старой, тяжёлой, как щит Дмитрия Донского, иконой. Тёмный от времени лик едва различался глазом, и Фёдор так и не понял, кто на ней изображён. Со всех сторон глазели сёстры, сенные девки и даже, кажется, соседи. Фёдор чувствовал себя карлой, которого на ярмарке за деньги показывают, какие уж тут разговоры. Маша и вовсе глаз не подняла. Лишь на миг, когда в его ладонь легла её изящная ручка – тонкая, все косточки наперечёт, – он почувствовал, как дрожат пальчики.

А вдруг она его боится? Конечно! Этакое чудище! Фёдор чуть не застонал.

Второй раз ему удалось увидеть Машу в гостиной. Она, трое сестёр и мать занимались рукоделием. Отца дома не было. На Фёдора смотрели все, кроме невесты, а она так и сидела, старательно тыкая в пяльцы иголкой, и, с трудом выдержав с четверть часа, он ретировался.

Между тем близился день обручения. На обручении настоял Машин отец, хотя обряд этот уж лет десять не являлся обязательной процедурой для последующего венчания21. И у Фёдора создалось впечатление, что тот хочет таким образом связать его обязательствами, чтобы жених, не ровён час, не пошёл на попятный.

Накануне Федор не спал, и даже с тоски и тревоги попытался напиться, но и такое простое и понятное действо ему не далось. Он просто не смог влить в себя даже стакана водки – горло сжимал спазм.

Обручение состоялось на Троицу. С утра, хмурого и непогожего, над Москвой висел близкий дождь. Фёдор чинно отстоял обедню на мужской половине храма рядом с отцом и братом невесты. Отчего-то служба тянулась бесконечно. Он всё время ловил себя на желании посмотреть налево, туда, где были женщины, чтобы попытаться разглядеть Машу. Фёдор знал, что она там, но не видел её. Он старался не вертеться, только скашивал в сторону глаза, и от напряжения к концу службы разболелась голова.

– Я хочу поговорить с Марией Платоновной перед обрядом, – сказал он будущему тестю, когда служба закончилась, и народ стал расходиться. – С очей на очи.

Белов нахмурился.

– К чему это? Неприлично девице с мужчиной наедине оставаться.

– Не нужно наедине, мы даже из церкви выходить не станем. Просто пусть все отойдут. Я хочу сказать ей пару слов.

Платон Михалыч сердито засопел, но, упёршись в каменный взгляд Фёдора, возражать не рискнул – очевидно, боялся, что вожделенная помолвка сорвётся.

– Отойдите все! – рыкнул он на домашних и сам первый широкими шагами двинулся на середину храма.

Фёдор и Маша остались одни возле огромного медного подсвечника, позеленевшего от времени и свечного нагара.

Маша стояла перед ним всё так же, не поднимая глаз. На ней было давешнее «парадное» платье так, жестоко осмеянное светскими модницами, на волосах зелёный Троицкий платок, из-под которого украдкой выбралась своенравная золотистая прядка. Фёдору невеста показалась бледной, испуганной и несчастной.

– Мария Платоновна… – начал он и запнулся.

Что говорить дальше? Я вам не противен? Вы сможете смотреть на меня без отвращения? Что за чушь!

Поскольку молчание затянулось, она быстро взглянула на него и снова отвела глаза.

– Вас неволят выходить за меня? – пробормотал он наконец, понимая, что никакого смысла в этом разговоре нет.

Господи, ну конечно, неволят! Что за глупый вопрос… Фёдор сжал зубы.

– Я не хочу, чтобы вы становились моей женой по принуждению, – выговорил он с усилием. – Я всё понимаю, вашего согласия никто не спрашивал. Но мне так не надобно. Скажите сейчас – и если я противен вам, или же, может быть, есть кто-то, кто… – Он снова запнулся, нахмурился и резко закончил, будто обрубил: – Словом, я отменю обручение.

По спине тёк ручеёк пота.

Неожиданный солнечный луч, пробившись в окошко, озарил храм, и одновременно с ним Маша подняла, наконец, глаза.

– Одно ваше слово, и я… – начал Фёдор и осёкся – она улыбалась. Огромные глазищи сияли. И как тогда на площади, незримая нить вдруг соединила их. Фёдор понял – соединила навек.

– Я не слишком завидный кавалер, – пробормотал он, не в силах оторваться от её глаз. Ох и глаза! Казнь египетская, а не глаза!

Узкая ладошка – все косточки наперечёт – мягко зажала ему рот.

– Молчите! Я никому не позволю худо говорить про моего жениха. Даже вам.

Длинно вздохнув, Фёдор на миг зажмурился и поцеловал прижатые к губам пальцы.

***

В доме застыла полная ужаса тишина.