Жертва Венеры

– Подал бы ты челобитную, батюшка. Пожалился да упросил, чтоб жалованье выдали хоть за полгода – ведь с прошлой Пасхи ни полушки не видали… Чем живём только…

– Ещё придумала! – рыкнул невидимый собеседник сердито. – Я не побирушка на паперти!

Женщина всхлипнула:

– Батюшка, что же делать-то – надобно денежек хоть немного. Вовсе тяготно, а скоро и того горше будет…

– Это с чего же? – В голосе мужчины прозвучало подозрение.

– Так в тягостях я…

Собеседник охнул:

– Сызнова брюхата?! Да откель же тебе надувает?

– А это, сударь мой, твоим усердием! – фыркнула женщина. – Чай, не иноком живёшь!

Тот хмыкнул:

– Поговори мне ещё! Ладно… что уж тут… будем хотя бы уповать, чтоб сына Господь послал…

Князь на цыпочках отступил к двери, постучал в притолоку и громко проговорил:

– Смею обеспокоить?

В смежной комнате раздалось движение, и из неё друг за другом показались мужчина лет сорока и худая русоволосая женщина, одетая как мещанка: в рубаху из неотбеленного полотна и грубошёрстную юбку. Оба изумлённо уставились на князя. Впрочем, посмотреть было на что: атласный, с цветочным узором камзол, рубашка тончайшего полотна с кружевными манжетами, шелковые чулки. На ногах башмаки с алмазными пряжками, на голове – длинный, тщательно уложенный парик. Одет он был по последней моде и смотрелся в этой комнате, как павлин, ненароком залетевший в курятник.

– Прислуга ваша вся куда-то подевалась, доложить обо мне было некому, так что я рискнул войти без приглашения, – пояснил он. – Позвольте представиться, князь Порецкий.

– Ваше сиятельство, какая честь! – всполошилась женщина. – Прикажу высечь нашего камердинера и отправить в деревню дурака! Проходите, ваше сиятельство! Присаживайтесь…

Мужчина крякнул и поморщился, косясь на жену, и князь понял, что упомянутому камердинеру ничего не угрожает по причине его неимения в этом доме.

Хозяин вздохнул и степенно поклонился:

– Белов. Платон Михалыч. Премного польщён, ваше сиятельство. Чем обязан?

Князь присел на краешек лавки возле стола.

– Не буду разводить пустые разговоры, господин Белов, скажу прямо: я хочу жениться на вашей дочери – Марии Платоновне.

Оба и мужчина, и женщина в изумлении воззрились на него. Женщина даже охнула и руками всплеснула, а Платон Михалыч хмуро покачал головой:

– Сожалею, ваше сиятельство, но Марья уже просватана.

– Я знаю. – Князь кивнул. – Но ведь покуда не обвенчана? Стало быть, всё ещё можно изменить.

Женщина вздохнула, и в её голосе прозвучало явное сожаление:

– Да как же венчаться с одним, коли с другим обручена? Батюшка не повенчает.

– Пусть это вас не заботит, с попами я сам вопрос улажу.

Белов сердито засопел.

– Разве ж так делается, ваше сиятельство? Кабы девка не сговорена была, я бы отдал да в ноги вам поклонился, ну а так, как же – Фёдор Романович ей жизнь спас да и нас ничем доселе не обидел. Не дело вот этак…

Князь однако не смутился:

– Я слыхал, у вас ещё дочери на выданье имеются?

Платон Михалыч скривился:

– Из четырёх сынов Господь троих прибрал, а девки все живёхоньки. Двух выдавать пора, да где ж приданое взять… Видите, поди, – он обвёл вокруг, – службой живу. А девка после шестнадцати, сами знаете, что ни год, то рублём дешевле…

– Хочу предложить вам соглашение: вы выдаёте за меня Марию Платоновну, а я помогаю вашим старшим дочерям приданым, – проговорил князь, глядя не на хозяина, а на его жену, и, чувствуя близкую победу, добавил: – Сыну вашему поспособствую с переводом в Преображенский полк да и в прочих каких нуждах чем смогу, помогу.

***

В этот день Фёдор подарил ей цветы. Маленький букетик солнечного горицвета. Ему было неловко до ужаса – Маша видела. Сунув ей в руки крошечный, в золотых, как червонцы, цветках пучок, он буркнул не глядя: «Это вам». И больше за всю прогулку ни разу на неё не взглянул. С Митей они вели какие-то скучные разговоры о фехтовальных приёмах: обсуждали батманы и фланконады26, а Маша украдкой нюхала нежные весенние цветы и улыбалась. Они пахли тонко и остро – лесом, весной, молодой травой и согретой солнцем землёй.

Сопроводив Машу и Фёдора до калитки, Митя ушёл, сказав, что торопится на службу – он уже в третий раз делал так, оставляя их наедине. И хотя tête-à-tête был недолгим – торчать на виду у всей улицы они не решались, – а всё же несколько мгновений принадлежали только им. В прошлый раз, прощаясь, Фёдор пожал ей руку, и два дня Маша вспоминала тепло его ладони, нежное, робкое прикосновение мозолистых шершавых пальцев.

Сердце скакало, как заяц, преследуемый борзыми, замирало от сладкого предчувствия и надежды – может, нынче он поцелует ей руку? Как тогда, перед обручением…

Они замерли перед калиткой, медля заходить. Фёдор взял её ладонь, исподлобья взглянул в глаза и густо покраснел. Маша всей кожей ощутила его мгновенный порыв, словно он собирался поднести пальчики к губам, но в последний момент остановил себя. Не решился.

– До встречи, Мария Платоновна. – Он открыл перед ней калитку, пропуская во двор.

При их приближении на крыльцо вышел отец. Маше показалось, что он не в духе: на Фёдора смотрел хмуро, а её и вовсе взглядом не одарил.