Жертва Венеры

Сон ходит кругами на мягких кошачьих лапах, гладит пушистым хвостом по лицу. Маша проваливается в смутные видения, полусон-полуявь. И картины из прошлого видятся со стороны, будто грёзы.

…Им по пять лет.

Жаркий летний день, толпа ребятишек играет в салки.

Откуда она появилась, никто не заметил. Огромная, грязная, в клочьях свалявшейся рыжей шерсти, собака бежала, странно опустив голову, пасть её была приоткрыта, всю морду покрывали хлопья желтоватой пены. Задние лапы повиновались с трудом, поэтому бежала она медленно и неровно, забитый репьями хвост мотался из стороны в сторону, будто мочало.

– Бешеная! – вскрикнули рядом, и ребятишки с визгом бросились в разные стороны. Кому-то удалось укрыться за изгородью, кто-то залез на дерево, кто-то – на забор. Митя тоже взобрался на ограду, а у Маши никак не получалось, она карабкалась, съезжала по занозистым неструганным доскам, раздирая в кровь ладони и коленки. Митя протянул ей сверху руку, Маша уцепилась за его ладонь, но силёнок подтянуться не хватило, пальцы разжались, и она шлёпнулась в пыльный бурьян. Собака приближалась медленной вихляющейся рысцой. Тогда Маша прижалась к изгороди в надежде, что пёс пробежит мимо, не заметит. Но тот, поравнявшись, остановился и повернул в её сторону.

Сверху с грохотом скатился Митя, подхватил с земли палку и бросился к сестре.

Собака сделала пару неуверенных шагов в их сторону. Митя перехватил палку наперевес, загородив Машу.

– Пошла вон! – Голос его дрожал.

Собака замерла, словно решая, нападать или нет, и вдруг сделала неловкий прыжок в их сторону, клацнули зубы, и Митя ударил её по голове.

Она не взвизгнула, не заскулила, казалось, она вообще не почувствовала удара. Новый выпад, зубы щёлкнули возле самой Митиной руки. Маша зажмурилась.

От грохота заложило уши, и, распахнув глаза, она увидела, как собака неуклюже и словно нехотя падает на бок возле их ног. Лапы пару раз дёрнулись и замерли. Отец, отбросив ружьё, подбежал к ним, подхватил Митю на руки и прижал к себе:

– Она не укусила тебя? – В голосе его слышался страх.

… Им по семь лет.

Маша в ужасе смотрела на груду осколков, лежащих возле ног красноречивой, обличающей кучкой. Как это случилось? Как статуэтка выскользнула из пальцев? От безысходности она жалобно заскулила.

И ещё очень жалко было фигурку. Фарфоровую даму в жёлтого цвета робе с фижмами – её недавно подарила матушке их с Митей крёстная, графиня Головкина… Маша и на поставец-то полезла просто, чтобы рассмотреть даму поближе. Как же случилось, что она её уронила?..

– Кто это сделал?!

От отцовского взгляда в жилах стыла кровь, хотелось упасть замертво или превратиться в камень, только бы не слышать этого голоса, обманчиво тихого, но исполненного такого ледяного гнева, что тело затряслось в сухой икоте.

Митя загородил её собой.

– Батюшка, это я! Посмотреть хотел и уронил. Нечаянно.

Его высекли очень жестоко. Всех привели в сенной сарай и заставили смотреть на порку. Маша зажмуривалась, чтобы не видеть, но свист розог стократным эхом отдавался в ушах, и от каждого удара она вздрагивала всем телом. Смотреть, как его бьют, оказалось ещё мучительнее, чем быть избитой самой. И она не выдержала – упала к ногам отца, захлёбываясь слезами:

– Батюшка, не бейте! Это я! Я разбила фигурку!

… Им по десять лет.

– Ты кто такая? – Он был старше самое малое года на два. Сивый, конопатый с толстыми, как у арапа, губами. Губошлёп.

– А тебе что за дело? – Маша старалась не показать испуга.

Трое мальчишек медленно теснили её в сторону забора.

– Ишь ты, фря! – хмыкнул губошлёп. – Ещё чванится… Ты чего тут ходишь? Своей улицы мало?

– Где надо, там и хожу! – огрызнулась Маша, чувствуя, что её вот-вот притиснут к забору. Пальцы судорожно вцепились в крынку, которую она прижимала к груди – мать послала к куме за сметаной.

– Ты, девка, добром отвечай, когда спрашивают. – Губошлёп прищурился. – Ты же Митьки Белова сестрица? Верно?

– И что с того?

– Я ему говорил, чтобы никто из ваших тут больше не ходил? Говорил. Тебя это тоже касается. Мы тебя бить не станем, не боись, только поучим слегонца. – Он кивнул своим приятелям, и те одновременно шагнули к Маше – один попытался задрать подол юбки, а второй толкнул в плечо.

Маша вскрикнула, выронила крынку, но на ногах удержалась и что было сил пнула одного из мальчишек в щиколотку. Тот завопил, и губошлёп схватил её за волосы.

Наверное, если бы она заплакала, стала просить, чтобы отпустили, они и не стали бы её бить, но Маша не раздумывая ткнула острым кулачком губошлёпа в нос.

Тот хрюкнул, из ноздрей тонким ручейком засочилась кровь, и все трое бросились на неё уже по-настоящему.

– Ах ты паскудень! – раздалось рядом, и сквозь слёзы она увидела брата: тот с разбегу врезался в гущу врагов, размахивая кулаками во все стороны. – Ах ты по́гань! Втроём на девку! Сволочи!

Им с Митей тогда крепко досталось и досталось бы ещё больше, если бы из одного из дворов не выскочила баба с хворостиной и не разогнала драчунов.

… Им по двенадцать лет.