Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Столь принципиальная позиция да еще ходатайства Ворошилова и Тухачевского сыграли свою роль: в 1924 году Николай Николаевич назначается старшим помощником Прокурора Верховного Суда СССР по военной прокуратуре (так называлась в то время должность руководителя военных прокуратур Красной Армии).

Именем закона?

Страна только-только переходила на рельсы мирной жизни, привыкала к лишенному военной чрезвычайности ритму и формирующимся новым взаимоотношениям с законом. Трудно, для многих болезненно проходил этот процесс. А кое-кому так и не удалось избавиться от нажимных привычек военной поры. Именно Кузьмин в то непростое время стал первым, кто инициировал принципиальный спор о соотношении деятельности карающих органов с декларированными законами о защите прав человека.

Отношения между сотрудниками военной прокуратуры, военных трибуналов и особых отделов ОГПУ складывались своеобразно. Положением о прокурорском надзоре 1922 года военной прокуратуре вменялись в обязанность надзор за соблюдением законов в оперативной деятельности карательных органов, а также расследованием уголовных дел органами дознания этих органов, в том числе входивших в структуру ОГПУ. Дело это тонкое: кому понравится, когда принятое тобой, да еще оформленное официально решение по уголовному делу пересматривается? Или, чтобы арестовать человека, надо сначала в его причастности к преступлению убедить прокурора и получить на это санкцию? Тем не менее, после учреждения прокуратуры особых проблем по этим вопросам не возникало, хотя многие особисты рассматривали прокурорский надзор как излишнюю формальность, как звено, мешающее защищать государственную безопасность. А потому законные требования военных прокуроров зачастую встречали сопротивление со стороны в массе своей, кстати, недостаточно образованных в юридическом отношении работников. Недостаток правовых знаний последние с лихвой восполняли решительностью, энтузиазмом, представлениями о политической целесообразности.

Все это не могло не бросаться в глаза, не вызывать сомнений. Свои соображения на сей счет Кузьмин представил вышестоящему руководству:

Архив

«Условия, в которых осуществляется прокурорский надзор за деятельностью органов ГПУ, заставляет желать многого. Часто встречающимися явлениями до сих пор остаются необоснованные аресты, расплывчатость предъявляемых обвинений, преувеличение перспективы дела (т. е. обвинительный уклон — Авт.,) имеющие последствиями срыв уголовного процесса или прекращение дела, по которому обвиняемые содержались под стражей».

Между тем шел лишь 1924 год. До ягодинщины, ежовщины и бериевщины еще далеко, но Главный военный прокурор Кузьмин уже приметил ядовитые ростки безграничного самоутверждения ОГПУ-НКВД. То, что во второй половине тридцатых годов, войдя в плоть и кровь системы, станет методологией и практикой беззакония: расплывчатость обвинений, необоснованные аресты, превышение перспективы дела. Случайно оброненное слово трансформировалось в контрреволюционную и антисоветскую агитацию, упущения по службе рассматривались как вредительство, повседневное общение в привычном кругу сослуживцев или просто знакомых превращалось в официальных документах НКВД в троцкистские и фашистские заговоры.

Конфликтовать с ведомством Дзержинского в открытую Кузьмин не решался. Но и избавиться от сомнений в чистоте помыслов многих людей, чьими руками в стране велась борьба с контрреволюцией и обеспечивалась государственная безопасность, уже не мог. Они приходили все чаще. А рядом с ними — недовольство рутинной политикой военного руководства.

Нелегко давалась ломка сложившихся представлений. Но жизнь входила в нормальное русло, и Кузьмин требовал от подчиненных последовательно усиливать надзор за исполнением законов, обращать внимание на изучение дисциплинарной практики, добиваться «выправления линии старшего и высшего начальствующего состава по отношению к младшему». В принципе речь шла о налаживании взаимодействия правоохранительных органов с командованием, с органами власти на местах. Сохранилось обращение Главного военного прокурора к прокурорам союзных республик с просьбой усилить надзор за исполнением законодательства о предоставлении льгот семьям красноармейцев и матросов, помогать им в оформлении необходимых документов. Говорилось о более внимательном отношении к проверке обстоятельств, «вызывающих необходимость пребывания красноармейцев дома». Иначе говоря, документов на предоставление краткосрочного отпуска или отсрочки от призыва на военную службу. По мнению Кузьмина, такой подход позволял снять напряжение в войсках, исключить ненужные слухи, будоражащие сознание военнослужащих.