Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Именно там, в Тобольске, где, по сути дела, Кузьмина никто и не знал, он вдруг оказался втянутым в круговорот начинавшегося трагического действа, именуемого массовыми репрессиями. Своеобразным прологом последующих событий явилось адресованное начальнику политотдела Тобольского отделения Главсевморпути заявление, написанное некоей гражданкой Е.И. Маховой, «кандидатом ВКП(б) парторганизации ОМТПУ Главсевморпути»:

Архив

«Считаю долгом коммуниста сообщить Вам возмутительные факты непартийного поведения и безответственной клеветнической болтовни, допускаемой коммунистом Кузьминым Н.Н. 15 апреля 1937 года он просил у меня литературу по Апрельским тезисам в связи с тем, что «Тобольская правда» просила его написать статью. Пока я подбирала ему литературу, т. Кузьмин в разговоре со мной высказал исключительно возмутительную ложь и наглую клевету на т. Сталина. Он завел разговор о том, какая тогда была тяжелая обстановка. «Ведь почти никто из большевиков не разделял мнения Ленина, и Сталин полтора суток колебался и говорил нам: ну ничего, старик немного запутался, приедет, подправим его, не беспокойтесь». Я грубо одернула его и запретила ему разговаривать со мной антипартийным языком, нагло клеветать и искажать историю нашей партии. Дальше он пытался смягчить это, говоря: «Ведь я же участник, очевидец этих событий. А вы знаете, что я был с Лениным в эмиграции? И тут перечислил Женеву, Капри и целый ряд других мест».

Совсем нелегкую задачку подбросила бдительная гражданка Махова сотрудникам НКВД по Западно-Сибирскому краю. Не отреагировать нельзя: любой сигнал трудящихся, тем более члена партии, надлежало проверять. С другой стороны, попытка выяснить достоверность написанного в доносе могла плохо закончиться и для самих следователей, ибо затрагивала не только Кузьмина, человека известного и популярного в самых высоких кругах, но и самого Сталина. Однако и оставлять на свободе свидетеля колебаний и непоследовательности вождя не менее опасно. На какое-то время заявление осведомительницы Маховой осело в пока еще тощей канцелярской папке.

Трудно предположить, как могла сложиться дальнейшая жизнь Николая Николаевича Кузьмина, не будь того свидетельства «бдительной» гражданки. Во всяком случае, в деле Тухачевского и других военачальников, репрессированных в 1937 году, его фамилия не фигурировала ни среди участников, ни среди свидетелей обвинения. Он оставался в стороне. События в Москве и Сибири развивались по параллельным сценариям.

Вначале показалось удивительным, что органы НКВД, уже во всю разматывавшие в то время «заговор» в Красной Армии, прошли мимо Кузьмина. Но все объяснялось просто: участники «заговора», большинство из которых Кузьмин знал лично, разделяя их взгляды, не называли его фамилию, а следователи просто не знали о его существовании, поскольку он уже в течение нескольких лет работал на гражданке. Это уже потом, в деле самого Кузьмина, имена Тухачевского, Корка, Уборевича станут усугубляющим его вину фактом. Свидетельства связи Тухачевского и Кузьмина всплывут сразу же, как только органы познакомятся с личным делом Николая Николаевича. Там черным по белому в автобиографии Кузьмина зафиксировано, что жена Юлия Ивановна вместе со своей дочерью ушла к Тухачевскому. Бомбой замедленного действия окажется притаившаяся до нужного момента в неброской серой папке донос Маховой.