Жертвы интервенции. Первое комплексное научное исследование деятельности Общества содействия жертвам интервенции 1924–1927 гг.

Арестовывались граждане, связанные с советской властью. К примеру, 18 июля на Троицком хуторе заявитель «был взят при эвакуации и как советский работник А.А. Антошин избит и арестован. При переводе в другую часть гнали конные конвоиры 15 верст бегом все время и били»[703]. Или, к примеру, муж одной из заявительниц А.Н. Малышевой пострадал за то, что «он охранял с винтовкой в руках сельсовет»[704]. Были случаи арестов и родственников красноармейцев. Например, в станице Урюпино Хоперского округа 10 сентября 1918 г. была арестована мать рабочего И.А. Турбинова: «за то, что сын в рядах РККА. Избита, посажена в тюрьму, где находилась 6 месяцев. Зимою красными войсками отбита»[705]. Имущество семьи было разграблено. Похожие случаи: арест жены заявителя на 7 суток за его отсутствие в поселении по причине эвакуации[706]. На станции Батайск заявитель был арестован со всей семьей на трое суток, так как. его брат служил в РККА[707]. В станице Бурацкой «у семьи красноармейца при обыске взято имущество»[708].

В графе «доказательства» часто приводились свидетельские показания. Не менее часто она оставалась пустой, что тоже закономерно. Как указывалось в одной из анкет в этой же графе: «Документов, квитанций белыми войсками не выдавались»[709] или в более тяжких ситуациях: «Документов не давали. Брали под угрозой порки и расстрела»[710]. В редких случаях квитанции при залогах и реквизициях белыми все-таки выдавались, о чем свидетельствуют некоторые заявления[711]. В том числе в одном заявлении упомянут конкретный номер реквизиционной квитанции – № 230[712]. Иногда в подобных ситуациях выдавалась расписка: «была уведена лошадь, после нахождения дали расписку, но денег не дали»[713]. Доказательствами могли служить медицинские документы, подтверждавшие факт лечения после ранения. Ссылка на такой документ, полученный от врача города Камышина, а потом утерянный, есть в одной анкете[714].

Сам ущерб, понесенный населением оккупированных территорий, был весьма разнообразным. Наиболее частые случаи материального ущерба: скот, изъятый урожай, предметы быта, наличные деньги. Вероятнее всего, многие пострадавшие тщательно фиксировали свои потери, так как даже спустя 6–7 лет после актов грабежа, когда проходило анкетирование, они достаточно подробно описывали все утраченное. Самый яркий подобный случай – список из более чем 100 предметов быта, вклеенный в анкету отдельным листом[715].

Ряд заявителей стремились обозначить как ущерб «упущенную выгоду» – потерю заработка на время мобилизации белыми или пытались включить в претензию сумму, которую они могли бы заработать на своей обычной работе, в то время, пока служили в РККА[716]. «Пытались» в данном случае упомянуто потому, что все анкеты проходили последующую обработку в центральных органах ОСЖИ. Происходило это примерно через 1–2 года после составления большинства анкет – в 1925–1927 гг. Данные анкеты перепроверялись, и в ряде случаев вносились исправления в раздел финансовой оценки материального ущерба. Пересчет проводился весьма тщательно – удалось обнаружить поздние исправления не только на внушительную сумму денег, но и на 1 рубль[717]. Были случаи как понижения, так и повышения итоговых сумм после пересчета. Во всех случаях ошибка оказывалась в неверном подсчете итоговой суммы при заполнении анкеты, а сумма, внесенная при пересмотре, – верной. В тех случаях, когда заявители пытались указать в материальном ущербе «упущенную выгоду» или внести в эту же графу финансовый эквивалент физического ущерба, из итоговой суммы заявления подобные требования вычеркивали.

Одной из первостепенных целей Общества было обоснование контрпретензий капиталистическим странам. Вероятно, этим объясняется тот факт, что во многих анкетах при их обработке в правлении Общества в 1925–1927 гг. факты личного ущерба стремились оценить в денежном выражении. К примеру, случай принудительной мобилизации оценен правлением в 900 руб.[718]. В другом случае, когда сын заявителя был принудительно мобилизован и убит в это время, правление оценило ущерб в 12 583 руб.[719]. Третий пример: ущерб заявительницы, которая претерпела сильное избиение и потеряла сына, был оценен правлением ОСЖИ в 17 200 рублей[720]. Можно подытожить, что подобное решение о финансовой оценке личных потерь позволяло «перевести» их на язык финансовых контрпретензий странам, поддержавшим Белое движение. К тому же, это позволяло централизованно и стандартизированно решить вопрос оценки личных потерь, в то время как подобный запрос был у населения (случаи финансовой оценки личных потерь предпринимались самими заявителями, пример чему был приведен выше).