Жертвы осени

– Не волнуйся, это не эйфория никакая. Я просто хочу стать другой. Совсем другой, понимаешь? А пока у меня коса и старые вещи – это невозможно. Ты видишь, я даже спину по-другому держать стала, мне не хочется портить красивые вещи сгорбленной спиной и ссутуленными плечами, – словно в доказательство своих слов, Ева распрямилась и даже перебросила ногу на ногу, чего никогда на памяти Вадима не делала – всегда сидела обхватив колени руками и подтянув их к груди.

– Не переусердствуй только.

– Ну, к счастью, у меня нет таких денег, чтобы устраивать терапию покупками каждый день. Но уже и в таком виде он меня не узнает. – Она вдруг умолкла и даже рот ладонью закрыла, поняв, что выболтала главную цель своего резкого преображения, и Вадим точно это не одобрит.

– Ну, я так и знал, – с досадой произнес он, возвращаясь за стол. – А я-то уж обрадовался, что ты решила что-то в жизни поменять. Но мы все еще на те же грабли прыгаем, да?

– Это не грабли. Я просто хочу быть готова к его появлению, вот и все.

– Да не появится он здесь, как ты не понимаешь? Даже о пересмотре дела пока речи не идет, как я понял!

– А ты новости читал?

– Какие?

– Сегодняшние. Так вот, там абсолютно четко написано: приговор Вознесенскому будет пересмотрен в связи с открывшимися новыми обстоятельствами.

– И что? – не понял Вадим.

– Его отпустят, – уверенно произнесла Ева. – Отпустят, и он приедет сюда, чтобы заставить меня замолчать навсегда. Доделает то, что не успел тогда. Я не могу никуда уехать… но хоть ненадолго оттянуть момент, когда он меня отыщет, могу…

И Вадим, взглянув в ее глаза, понял, что ничего не закончилось, скорее, наоборот – теперь все станет еще хуже.

Город Вольск, наши дни

Привкус поражения Тимофей ощущал весь остаток дня. Его, как кота, макнули носом в тапки, и кто! Провинциальный репортеришка…

Тут он, конечно, сгустил краски, жалея себя: имя Владимира Стожникова было, если уж честно, известно в стране не меньше, чем его собственное, и то Колесников лидировал исключительно благодаря телевизионной передаче. Но его захлестывала обида и своего рода унижение – с ним разговаривали свысока, ему отказали, его первенство оспорили.

Тимофей лежал на кровати в зашторенном номере, закинув за голову руки и глядя в потолок. Так продолжалось уже несколько часов – он чувствовал себя разбитым и опустошенным и, главное, не знал, что делать дальше. И еще это интервью из спецучреждения, где содержался Вознесенский…

Как вообще эта малолетняя мышь сумела туда просочиться? Какие связи нужно иметь, чтобы вот так запросто поехать и взять интервью у человека, осужденного за особо тяжкие преступления аж на двадцать пять лет?!

Тимофей рывком сел и снова взял планшет, открыл интервью и в который раз уже начал читать. Он не мог не отметить, что у девчонки хороший легкий слог, но без примитивизма, она умеет интересно подать мысли собеседника. Но содержание… Нет, конечно, она не могла повлиять на то, что говорил Вознесенский, но как вообще ей в голову пришло писать об этом? Зачем – ведь живы люди, которые пострадали от действий этого ублюдка, а он теперь заявляет, что невиновен и никогда не был виновен!

«Горазды все судебную систему грязью закидывать! – ожесточенно думал Колесников. – Ишь ты – прибыло в полку невинно осужденных! Ангел! Безвинный ангел, святой в заточении! А одиннадцать мертвых женских тел – ну кто об этом сейчас помнит, правда? Они-то уже мертвы, а вот он жив и на свободу хочет! На пересмотр они подали, ишь ты! Адвоката нашли столичного, я даже фамилии такой не слышал никогда. Охотник за дешевыми сенсациями! Имя решил сделать!»

Колесников даже себе не мог объяснить, почему вдруг у него такой гнев вызвали и это интервью, и комментарии к нему, и особенно новость о пересмотре дела. Он не верил в судебную ошибку, он хорошо помнил свои разговоры с родителями потерпевших, помнил заплаканные глаза матерей и переполненные отчаянием и бессилием взгляды отцов – дай им волю, и они растерзали бы Вознесенского на месте. И каково им теперь будет узнать, что это чудовище, даже не досидев до конца срока, может оказаться на свободе?

Но сильнее всего Тимофея задевало, конечно, то, что пусть и не называя фамилии, но Вознесенский упомянул его как одного из тех, кто был причастен к необоснованным обвинениям. Ну еще бы! Ведь это именно Тимофей написал те статьи, снял те репортажи, после которых Вознесенского все стали называть «Бегущим со смертью».

«Человек, сделавший себе имя на моей трагедии и на трагедиях двенадцати жертв» – эта фраза из интервью врезалась в мозг Колесникова и не давала покоя.

Да, он сделал себе имя, но на трагедии ли? Он ни на минуту не сомневался в виновности Вознесенского, он видел материалы дела, он видел улики, найденные в его квартире, – в чем там можно было сомневаться?