Жертвы Северной войны (СИ)

Эдвард осторожно завел машину в гараж, притороченный сбоку особнячка. Гараж был новый, особнячок — не очень, и вместе они смотрелись… неэстетично, по меньшей мере. Да и вообще, строеньице большими архитектурными достоинствами не отличалось. Выбиралось оно не по принципу внешнего вида, а по принципу дешевизны и вместительности: чтобы хватило места для мастерской, и чтобы всем можно было поселиться здесь же, двумя семьями. Насчет последнего особенно настаивала Уэнди: «Мне надоело, Эдвард, что ты все время в час ночи начинаешь звонить в дверь, будишь нас, а потом вваливаешься с диким криком: „Я знаю, в чем здесь загвоздка!“ — после чего мне еще на вас двоих кофе готовить весь остаток ночи…» Состоялся этот диалог лет семь назад. После чего и было решено, что жить надо однозначно вместе. Таким образом, сначала в особняк на тихой ГрюнеШтрассе (а в Мюнхене тоже жили на Зеленой улице…) переехали трое взрослых и двое детей… потом количество детей трагически сократилось до одного, когда маленькая Лиз умерла от дифтерита, а количество взрослых выросло до четырех. Жизнь…

Эдвард вбежал на крыльцо, дернул за ручку. Дверь оказалась заперта, и это его озадачило. Не сказать — насторожило. С чего бы запирать дверь, особенно, если девочки и Ал знали, что он вернется? Или они все ушли? А Тед в школе? Вроде рано еще…

А ключей, Эдвард, естественно, с собой не взял.

Он позвонил, и ему пришлось довольно долго ждать, прежде чем дверь открыли. На пороге стояла Мари. Глаза у нее были прямо дикие… не ее глаза какие-то…

— Эд! Боже мой! Ты живой, слава богу! — она шагнула к нему, прижалась всем телом, крепко обняла.

Слегка ошеломленный таким проявлением чувств — в духе Мари было, скорее, какое-нибудь ироничное приветствие, но никак уж не пылкие объятия, — Эдвард какое-то время стоял неподвижно, затем аккуратно взял ее за плечи и чуть отстранил.

— Конечно, я живой, а что со мной может случиться? В чем дело?

— Ал пропал! — шепотом сказала она, втаскивая Эдварда внутрь и захлопывая дверь. — Второй день нет! Как ушел на встречу с заказчиком в тот же день, как ты уехал в поле, так и нет! Уэнди места себе не находит! Я тоже вся извелась! Мы и так, и так прикидывали, что с тобой может быть, но как тебя найдешь! Там у вас даже телефонов нет… Тед даже предлагал съездить тебя разыскать, но мы его, конечно, не пустили…

— Ну-ка… — Эд взял Мари за подбородок, заглянул в глаза. — Успокойся, кнопка. Все будет хорошо. Все разрешится. Вы в полицию звонили?

— Я и так спокойна! — сердито ответила Мари. — Звонили, конечно! Еще как звонили! Они нам велели ждать три дня!

— Ладно. Где Уэнди?

— У себя, спит. Она две ночи не спала.

— Переживала?

— Вторую ночь переживала, а первую — доделывала заказ Лаундблума. Тебя нет, Ала нет, кто-то же должен был этим заниматься… Всяко не я, с моим медицинским образованием. Кстати, Лаундблум заказ забрал, остаток отдал, все в порядке. Сперва сомневался, что приходится иметь дело с женщиной, но потом ничего.

— Хорошо… То есть ничего хорошего. Ал что-нибудь говорил перед тем, как пойти на встречу?

— Нет, как всегда — ноль. Вы же никогда нам о своих делах не рассказываете.

На сей раз в голосе Мари звучал явный упрек, замаскированный под «смирение примерной жены» (на самом-то деле Мари никогда не была ни смиренной, ни примерной, не чьей-либо женой), которое она любила демонстрировать. Эдвард только отшутился:

— Да наши дела — самая скучная вещь на свете. Лишний раз вспоминать неприятно, не то что говорить…

А в груди у него шевелилось очень пакостное предчувствие. Он помнил, о, он отлично помнил, с какими именно заказчиками Ал собирался разговаривать в его отсутствие! И отлично знал, что он собирается им отказать — они это как раз очень подробно обсуждали. И оба, для разнообразия, сошлись во мнениях: с этим народом связываться не стоило. Если Ал пропал после беседы с ними — это могло означать самое худшее. Вплоть до того, что чей-то неопознанный труп найдут по весне… Или, скорее, что кого-то как раз сейчас держат в каких-нибудь застенках, допрашивая с пристрастием… но почему тогда еще не добрались до девочек?

— К вам никто странный не приходил? — спросил Эд.

— Только молочник в красных ботинках. С женой поссорился, вот она и отомстила — выкрасила обувь.

Эдвард против воли улыбнулся. В этом вся Мари — чем больше переживает сама, тем больше пытается поднять настроение другим.

— И к Теду в школе никто не приближался?

— Он не говорил… А вообще, не знаю, может быть, Уэнди и говорил, но мне — нет. У меня на работе тоже все тихо, — ответила она на невысказанный вопрос. — И у моих родителей.

И тут на столике в прихожей зазвонил телефон.

Эд подскочил к нему, опередив Мари, и схватил трубку.

— Алло?!

— Это мастерская Хайдериха и Мэтьюза? — спросил голос Ала.

— Ал! — Эдвард чуть было не завопил в трубку, но сдержался в последний момент. — Ты где?! С тобой все в порядке?! Ты чего девчонок напугал?! Я только приехал, а они…

— Слава богу! — ахнула позади Эдварда Мари.