Жертвы вечернiя

— То-есть, позвольте васъ спросить, сестрица, какъ бы я не остался?! Развѣ спрашивали о нашихъ желаніяхъ? Вы же знаете, что насъ просто бросили, какъ ненужный хламъ. Почему? Значитъ, такъ надо. Мы обременяемъ армію, которой необходимо уйти, иначе она погибнетъ. Вѣдь не забывайте, сестрица, что армія потрясена чудовищными потерями, особенно подъ Екатеринодаромъ. Смерть верховнаго вконецъ доконала ее. Это такой страшный ударъ, отъ котораго, не знаю, можно ли оправиться. Арміи надо придти въ себя, пополнить ряды, отдохнуть и опомниться, хотя... хотя жертвы ранеными армію не спасутъ. Это скользкій, опасный путь, путь разложенiя и гибели. Вы не знаете, сестрица.,. кто теперь вмѣсто верховнаго комадуетъ? Не начальникъ штаба генералъ Романовскій?

— Нѣтъ. Называли какую-то другую фамилію...

— Какую?

— Кажется, Деникинъ...

— Деникинъ, Деникинъ... — шепталъ раненый, напряженно припоминая. — Слышалъ. Но вѣдь онъ ничѣмъ и никѣмъ не командовалъ здѣсь. Какъ же?..

Раненый замолчалъ и сразу измѣнился въ лицѣ.

— Теперь все понятно, — черезъ нѣсколько секундъ безнадежно промолвилъ онъ, — кончитъ тѣмъ, чѣмъ началъ. Ради спасенія своей шкуры броситъ свою армію въ самый критическій моментъ, какъ сейчасъ бросилъ насъ. Это ясно, орла видно по полету, а это — робкая ворона. Корниловъ никогда, ни въ коемъ случаѣ ничего подобнаго не сдѣлалъ бы. Ку-уда! Новый командующій недостоинъ своей арміи. Она несравненно выше его. Такіе люди, лучшіе люди, какихъ больше нѣтъ. Онъ погубитъ ихъ. Ну, «нѣтъ худа безъ добра». Я радъ и не жалѣю, что меня бросили. Все равно, я не пережилъ бы развала и гибели арміи. Теперь вы спрашиваете, почему я, зная, что намъ, раненымъ, ждать пощады нельзя, въ усъ себѣ не дую, даже веселъ и смѣюсь. Что же въ моемъ положенiи прикажете дѣлать? Остался ли бы я здѣсь добровольно, если бы меня спросили? Никакъ. На костыляхъ ушелъ бы вслѣдъ за арміей. А теперь, что же, прикажете горевать, плакать? На это я неспособенъ. Сердце мое

давно уже всѣ слезы выплакало. Или думаете, что я дурачусь, шучу? Но вѣдь въ такія минуты, все равно, какъ передъ святымъ причастіемъ, непристойно шутить.

Послѣдніе слова онъ высказалъ съ волненіемъ и сь крайней серьезностью.

— Какія ужъ тутъ шутки?! — вырвалось у сестры и слезы хлынули изъ ея глазъ. — Только я не понимаю васъ... вашего отношенія...

Сестра съ выраженіемъ полнаго отчаянія на лицѣ отирала платкомъ слезы.

Несмотря на все сказанное Нефедовымъ, она хотя и опасалась, но все же не вѣрила въ возможность дикой расправы надъ ранеными, за то убѣдилась, что любитъ и любить безнадежно, безъ тѣни отвѣта.

Прапорщикь сосредоточенно о чемъ-то думалъ и курилъ, покачивая здоровой ногой.

XXXVIII.

— Хорошо, хотите, я вамъ все скажу, разъясню мою точку зрѣнія, пока не пожаловали незваные гости... — предложилъ раненый, загасивъ окурокъ и бросивъ его на прежнее блюдечко.

— Очень хочу, — взглянувъ на прапорщика, съ живостью отвѣтила дѣвушка.