Жестяной пожарный

Для нас с Кей эта история оказалась особенно близкой: именно нам Светлана написала из Индии письмо с вопросом: можно ли издать ее книгу во Франции? Других знакомых на Западе у нее не было. Разумеется, мы сразу пообещали ей помочь. Люба (так звала Светлана мою Кей) написала ей об этом, а я даже обсудил ситуацию с де Голлем, для которого Сталин и его дочь были вполне реальными людьми, а не фотографиями из учебника истории.

Для Москвы расправиться руками спецслужб с дочерью Сталина, как в свое время с Фаржем, было делом техники. Но целесообразность такого шага не выдерживала критики: шило непременно вылезет из мешка и это вызовет невообразимый скандал; все дивиденды не стоили бы ничего по сравнению с убытками. Однако и пускать дело на самотек никому в голову не приходило – надо было действовать. Книга «кремлевской принцессы», добытая правдами и неправдами и оказавшаяся в руках кремлевских властей, несла в себе взрывоопасную, сенсационную информацию и, кроме всего прочего, сулила беглянке миллионные доходы. Что ж, удар по карману – действие не менее разрушительное, чем удар по голове. Лишить Светлану источника обогащения или хотя бы резко его ограничить – таков был глубоко продуманный тактический ход. Опередить изменницу, напечатать рукопись и выпустить тираж на рынок до того, как она сама это сделает, – и снять сливки с продаж! Тогда выстрел под названием «Двадцать писем к другу» в пятидесятилетний юбилей Октябрьской революции окажется холостым.

Как задумали, так и сделали. И отчасти даже преуспели. Что ж, как говорится, лучше что-то, чем совсем ничего.

Со дня первых сообщений об индийском побеге я нетерпеливо ждал, когда Светлана даст о себе знать. И дождался: по дороге из Индии в Америку, со всеми необходимыми предосторожностями, она надолго застряла в Европе и подала нам с Любой весточку. ЦРУ приняло на себя заботу о ее безопасности, и такой шаг был далеко не лишним: американцы понимали, какая ответственность легла на их плечи, – ведь именно к ним обратилась Светлана Сталина за помощью в Дели, куда ее с большой опаской выпустили из Москвы на похороны мужа-индийца.

Мы встретились втроем – Светлана, Кей и я – в тихом швейцарском Фрибурге, в доме моей племянницы Бертранды, вдали от любопытных глаз – со времен «Последней колонны» Бертранда умела соблюдать конспирацию. Встреча получилась радостной и непринужденной. Мир, как ему и положено, был напоен весенним покоем. Коровы и эдельвейсы глядели на нас с окрестных лугов. Ничто не напоминало о той жестокой охоте, которую люди устраивают на людей. Светлану охраняла швейцарская полиция, и только потом мы узнали, что спокойный пряничный Фрибург был наводнен агентами ЦРУ и КГБ.

Я был уверен, что Светлане, с ее мятущейся душой, жить в старой доброй Европе – Франции или Швейцарии – будет приятней и комфортней, чем в Америке, где новая цивилизация породила зачатки столь же новой культуры, отличавшейся от нашей. Неудачный опыт с Грейс подпитывал меня в моих уговорах. Светлана принимала мои доводы, обещала подумать, но я видел, что она уже приняла решение и не изменит его: уедет в Штаты.

Мы сидели на открытой террасе дома, зеленые горы расстилались перед нами до горизонта. Светлану тревожила судьба ее книги – американцы объяснили ей коммерческую сторону дела и гарантированный успех на мировом книжном рынке. Одно из крупнейших нью-йоркских издательств готово было «молнией» выпустить «Двадцать писем к другу» – огромный аванс уступал разве что авторскому вознаграждению, полученному Черчиллем за его мемуары. Ничего не скажешь, это был весомый аргумент! Тем более что Светлана мечтала построить на свои деньги небольшую больницу в родной деревне ее покойного мужа – райском, по ее словам, уголке, где жители при недомогании могли обратиться за помощью лишь к вечным небесам. Там, в тихой деревеньке, дочь Сталина хотела бы прожить отведенный ей век умиротворенно и безмятежно и благодарно прикоснуться к Вечности, когда пробьет ее час. Это была не более чем наивная мечта измученного человека, и Светлана отдавала себе в этом отчет. Но ведь сердцу не прикажешь и рот не заткнешь! Высказанная во Фрибурге мечта так и осталась мечтой, красивой и неосуществимой. Статуя Свободы и небоскребы Манхэттена уже вставали перед глазами недавней царевны-затворницы, и я не имел ни малейшего права, да и не мог, препятствовать ей. А жаль: возможно, дальнейшая жизнь Светланы Сталиной сложилась бы счастливей, останься она тогда в Европе. Может быть…