Жестяной самолетик (сборник)

Лиска, сама толком не понимая, зачем ей это нужно, принялась слоняться по лагерю в поисках следов пропажи. Об эльфах ей никто ничего толком сообщить не смог, оставалось только предполагать, что где-то на берегу мелководной речушки притулились Серые Гавани. Насчет троцкистов просветил де Ла Варгас:

— Да они сказали, что холодно тут у нас. Собрали вещички — и адью.

— Никак в теплые страны подались? — Лиска фыркнула. — Не в Мексику, а? Ваши-то где, Владимир Федорович?

— Скоро вернутся, — не вдаваясь в объяснения, уверенно ответил команданте.

Его немногословие настораживало.

И правильно настораживало.

Потому как вместо того, чтобы мирно обедать, бойцы де Ла Варгаса занялись форменным мародерством. А именно — расхищением сена прямо из скирд, неосмотрительно оставленных аборигенами без присмотра на дальнем покосе. Впрочем, эргономичность решения самой насущной из проблем вызывала уважение, смешанное с завистью: на сене-то спать всяко теплее!

Воодушевленные примером (и безнаказанностью) леваки потянулись по проторенной дороге на дальний покос, прихватив с собой Ваню-Васю и Алинку. Стас и Борюсик, не иначе как нюхом улавливающие, подобно всем чиновникам, даже пока еще потенциальным, когда и откуда может прилететь, исчезли из лагеря. А Лиска и Настя, тяжко вздыхая в предчувствии всяческих бед, взялись за посуду под аккомпанемент феминистских разглагольствований Эльвиры Чилибухиной. В свете последних событий феминистский порыв можно было назвать единодушным. И созерцание спины покидающего лагерь Варгаса уже не вызывало у Лиски никаких эмоций… ну, почти. Желание запустить вслед пустой пачкой чая не считается — слишком уж она легкая для метательного снаряда.

Уже вернулись и банда мародеров, и даже эльфы (с пучками трав в руках и грибами в подолах), а команданте все не было. Лиска всерьез забеспокоилась: одно дело эльфы, троцкисты и прочие представители фауны, совсем другое — де Ла Варгас.

Он заявился уже в сумерках, с радостью в глазах, в компании местного то ли еще парня, то ли уже мужичка и сивого… лошади, одним словом.

— Лошадка! — совсем по-детски ахнула Алинка. — А посидеть на ней можно?

Абориген был пьян и добр. И целый час возил гостей глубинки по периметру лагеря. Лиска, управившись с ужином, тоже хотела прокатиться. Но поглядела в глаза лошадки — и поняла, что перестала быть самым несчастным существом в лагере. Ее место в рейтинге заняла лошадка. Кататься на сестре по несчастью — жестокий цинизм.

И Лиска присоединилась к доценту, который увлеченно врал робеспьеристке Чилибухиной о торсионных полях.

А вот Профессор (ну, тот, который с большой буквы), похоже, не лгал, превознося доброту и благородство эльфов: выяснилось, что грибки и травки предназначаются для общего котла. Лиска поблагодарила, но по достоинству щедрость не оценила, ибо грибы ее не воодушевляли — ни в природе, ни в кастрюле. Особенно если учесть, что «скорая» в эту глухомань фиг доедет… вовремя — точно нет. И сомнительные дары были втихаря возвращены лесу, как про себя высказалась Лиска, имитируя высокопарный эльфячий стиль. Травка же при ближайшем рассмотрении-обнюхивании оказалась обыкновенной мятой. Значит, утром авангардистов ждет приятное разнообразие в меню, — подумала Лиска и отправилась спать. Завтра ей предстоял ранний подъем.

Насколько ранний — она и предположить не могла. Несмотря на то, что под спальником было сено, к утру она продрогла, как бурый медведь в Арктике. Сначала был только привычный дискомфорт. Потом появилось тревожное ощущение: в лагере что-то происходит.

Выползла из палатки в жиденькие предрассветные сумерки, огляделась — и обалдела: леваки, ведомые мадам Мутной, гуськом спускались с холма в низинку. Судя по тому, что поклажи при них не наблюдалось, эта стая Карлсонов еще должна была вернуться. Но, подозревала Лиска, отнюдь не к завтраку и даже не к обеду. Что-то ей подсказывало: Царь Голод погнал столичных гостей в дальний поход. Захотелось взять платочек и трогательно помахать им вслед с холма. А если нет — то сказать что-нибудь не шибко цензурное. Увы, ей не нравилась анекдотическая традиция материться на рассвет.

Так что она уже без всякого лицемерия восславила эльфийскую щедрость, не позволившую сим благородным потомкам мифа и художественной литературы схомячить втайне от общественности даже дары леса.

К обеду явились куда более желанные персоны. Сначала пришел Максим — пешком и налегке. А потом, на каким-то чудом одолевшей чудовищную трассу белой «Волге», символе чиновничьего патриотизма, приехал Стасов родитель собственной персоной.