Жестокая любовь государя

Однако к вечеру Анастасии сделалось худо. Не помогали уже настои трав, напрасны были заговоры, но Григорий Юрьевич по-прежнему не доверял лекарствам. Боярин просто не допускал до себя немца. Всякий раз велел говорить, что его нет, ссылался на занятость, а однажды, столкнувшись с Шубертом в коридорах дворца, просто обозвал его проходимцем.

Лекарь бегал со склянкой зелья за конюшим, умолял передать его царице, но боярин был непреклонен.

– Анастасию Романовну отравить хочешь?! – орал он. – Государь еще не ведает про твое лукавство.

Шуберт удивленно таращил глаза, лопотал что-то на своем языке, а потом, догадавшись, что его не могут понять, живо коверкал русский:

– Как отравлять?! Государь велел царицу лечить! Вот я за ней ходил!

Он уж понимал, что с конюшим будет непросто – боярин держал в своих руках такую власть, какой, быть может, не обладал сам царь. А если не помочь царице сейчас, то уж к вечеру будет поздно. Вот тогда заплечных дел мастера натешатся!

Григорий Захарьин остановился, видно, просто так от этого чужеземца не отделаешься. Еще чего доброго и царю нашепчет. Ивана конюший не боялся, однако вести неприятный разговор было в тягость.

– Чтоб тебя!.. Ладно, давай скорее свое зелье, – протянул боярин ладонь, смирившись.

Немец, опасаясь, что Захарьин раздумает, быстро извлек из штанины склянку и сунул ее в растопыренную ладонь.

– Мне на царицу взглянуть нужно, – настаивал лекарь.

Конюший видел, что ему уже не устоять против этого напора, и махнул рукой:

– Пойдем.

Царица лежала под многими покрывалами, однако облегчения не наступало. Анастасию знобило, и она просила все больше тепла. Ближние боярыни и сенные девки неустанно хлопотали вокруг нее, пеленали в теплые простыни и одеяла.

Лекарь Шуберт взял руку, потрогал лоб, заглянул в рот, приложил ухо к груди, а потом, повернув злое лицо к Захарьину, выговорил:

– Царица умрет, если твоя дурная башка не даст ей лекарство! Царь сказал, что если она умрет, то мне рубить голова! Мой покажет, что виноват боярин, – в сильном волнении Шуберт коверкал русские слова. – Дал бы он лекарство, царица была бы живой!

– Ты, немчина, свой пыл умерь! И нечего здесь вороном поганым над царицыным ложем кружить! Чего смерть кликаешь?! Дам ей твое лекарство, но если завтра от него лучше не станет… царю на тебя пожалюсь! А теперь прочь иди, не видишь, что ли, что государыне совсем худо сделалось.

Немец уходить не думал. Его не запугали угрозы конюшего.

– Я не пойду, пока царица не поправится!

– Пес с ним! – в бессилии махнул рукой конюший. – Может, оно и к лучшему.

Шуберт поскидывал с государыни одеяла, перевернул ее на живот и, вызывая рвоту, протолкнул ей в рот два пальца. Заглянул царице в глаза, потом велел позвать кравчего, который испил лекарство, перекрестившись на образа. Только после этого Захарьин разрешил дать его Анастасии Романовне.

Государыне полегчало через час. Она открыла глаза и попросила пить, потом пожелала видеть сына Ивана и младенца Федора. Привели малышей, поставили перед постелью матери. Анастасия Романовна поцеловал обоих сыновей, а потом сказала горестно:

– Чую, последний раз сыночков милую.

Конюший расчувствовался, присушил слезу платком, а потом заверил:

– Все будет хорошо, матушка, ты только держись покрепче.

– Держусь я, дядюшка. Сколько сил моих есть, держусь.

Шуберт ушел, когда Анастасия Романовна малость окрепла. Перед тем так отправиться в свои покои, он долго твердил Захарьину, чтобы вызвали сразу же, как царице занедужится вновь. Григорий Захарьин согласно кивал и убеждал Шуберта:

– Сделано будет, немец! Обещаю.

Похоже, он и впрямь поверил в искусство лекаря.

А когда немчина удалился, Григорий Юрьевич немедленно распорядился:

– Склянки с зельем, что Шуберт принес, выбросить в помойную яму! Не доверяю я этому латинянину. Если кто и желает отравить царицу, так это он! Врачеватель хуже колдуна. Никогда не знаешь, чего он подмешал в склянке. Лучше всякого снадобья – это святая вода, она и мертвеца с постели поднимет!

Точно так думали и боярышни. Смахнули сенные девки со стола склянки Шуберта и бросили их в корзину.

Боярин Захарьин продолжал:

– Вечером царице дашь камень безуй, он от всякой отравы помогает. Ох, угораздило же! Молитесь, девоньки, молитесь! Может, и пройдет беда стороной.

Весь следующий день Григорий Захарьин отпаивал царицу святой водой. Немец Шуберт оставался в полном неведении, полагая, что Анастасию лечат зельем, но когда на его глазах один из дворовых людей зашвырнул ворох склянок в мусорную кучу, он пришел в ужас.

– Я все скажу про вас государю! Ваша милость хочет заморить супругу цезаря!

Врачеватель в ярости наблюдал за тем, как лопаются склянки под тяжелыми сапогами караульщиков. Зелье растекалось мутными грязными лужицами, медленно просачивалось через серую землицу, оставляя на поверхности белый пенистый налет.

Как объяснить это варварам, что раствор он готовил из лучших трав, что отстаивал его полгода, потом процеживал четыре недели, еще месяц оно выдерживалось и только после того стало годно к употреблению.