Жестокая любовь государя

– Быть по сему! И вот что, Федор Иванович… без принцессы Екатерины не возвращаться!

– Все будет в точности исполнено, Иван Васильевич!

– Ливония нам, конечно, в приданое нужна, только дурнушку мне бы не хотелось брать. Ты вот что, Федор Иванович, приглядись к ней, а потом мне расскажешь, что да как. Если Екатерина уродлива будет, так я еще и не женюсь на полячке. Европа богата принцессами.

– Все как есть расскажу. Ежели она, бестия, какой изъян имеет, то он от меня никак не скроется. Поверь мне, государь, я так поумнел на сватовстве, что обман за версту чую!

– Ишь ты, смотри, не осрами своего государя в Европе, Федор Иванович!

– Да как можно, Иван Васильевич!

– Эй, Гришка, пиши, – посмотрел Иван Васильевич на дьяка, который в отличие от думных чинов сидеть не мог и, оперевшись локтями о стол, согнул гусиную шею над листком бумаги. Встряхнулся мокрым воробьем Гришка и замер, готовый глотать, словно просо, любое оброненное слово. – «Государь повелел, а бояре приговорили быть послом в Польше окольничему Сукину Федору Ивановичу…» С хорошим делом медлить не станем, завтра и отправишься.

Хромец за работой

Петр Иванович постоял малость у собора, перекрестился трижды на кресты, которые, подобно узникам, держали на своих перекладинах тяжелые чугунные цепи, и пошел к паперти. На лестнице боярин приметил косматого грязного странника, который, выставив вперед ладонь, ненавязчиво просил милостыню.

– На вот тебе деньгу. – Князь положил в ладонь нищего монету и, озоровато глянув через плечо, добавил: – Скажи своему хозяину, что жду я его сегодня после вечерней службы. И пускай один приходит, нечего в мой дом татей приваживать.

– Спасибо, мил человек, – отвечал смиренно бродяга, – благодарствую. За твою милость, добрый человек, тебе место в раю уготовано будет!

…Яшка Хромой не упускал из виду Калису. Знал он, что сейчас она была приживалкой у самого царя, и ревность, подобно рыжей ржавчине, разъедающей крепкие листы жести, уже успела исковеркать душу. Это чувство было настолько сильным, что он стал подумывать, а не убить ли самого царя! Взять и объявить ему войну, как это делают великие князья, не в силах сдержать обиду. Поразмыслив малость, Яшка остыл. Он понимал, что Калиса не задержится у царя, не пройдет и месяца, как она вернется к прежнему господину. Как бы ни хороша была Калиса, а только царь Иван долго у себя баб держать не любит: потешится малость и выбросит за ворота.

Скоро один из нищих, сидящих напротив дворцовых ворот, заприметил, как стрельцы выводили Калису. Не было с ней прежнего сопровождения из боярышень и девок, которое по численности и пышности едва ли уступало свите самой Анастасии Романовны.

Прошла Калиса простой бабой, спрятав зареванное лицо в углы платка.

Эту весть мгновенно донесли до ушей Яшки Хромого, и с этой минуты, не ведая того, она находилась под пристальным вниманием его всевидящего ока.

– Что с девкой делать, Яков Прохорович?

– Ничего, – отвечал Хромой. – Охраняйте бабу. – И уже с яростью прошептал: – Чтобы никто дурного и помыслить не смел!

Калиса ходила по городу, с базара на базар. Яшке Хромому сообщали о том, что в одном из питейных домов ее пытался соблазнить стрелец, показав горсть монет, а в другой корчме хозяин предлагал расставлять на столы стаканы и за плату быть с гостями поуступчивее.

Калиса только усмехалась: ей предлагали за удовольствие несколько медных монет, когда еще вчера с ее ног стаскивали сапожки родовитые княгини.

Неволить Калису Хромец не станет. Пройдет день, и она вернется к прежнему хозяину.

Так и случилось.

Калиса вышла из Москвы и у бродячих монахов стала дознаваться про Яшку Хромца. Чернецы, распознав в красивой девке приживалку Хромого и самого царя, снимали шлыки. Как тут не оробеть, если за ее спиной такая силища прячется! Пожимали плечами монахи и уходили своей дорогой, опасаясь неосторожным словом накликать на себя беду. Однако Калиса не сомневалась в том, что каждое ее слово станет известно Яшке.

Скоро появился и сам Хромой. Вышел из леса здоровущим медведем и закрыл собой всю дорогу.

– Здравствуй, Калиса, вот ты и дома, долго же ты скиталась, – ласково привечал Яков Прохорович блудную дочь.

– Здравствуй, Яков… Примешь ли? – словно отцу, низко в ноги кланялась татю Калиса.

Житие в царских хоромах пошло девке на пользу: Калиса малость округлилась, на щеках красным наливом горел румянец, тело стало еще белее, еще более сытным и таким же вкусным, как пасхальный кулич, а пахло от нее медом и молочком. Так и съел бы ее Яков Прохорович, но удержался, только проглотил обильную слюну и отвечал хрипасто:

– Приму.

– Спасибо тебе. Ты мне отец родной.

– Скажешь тоже… отец! Думал, видеть тебя не захочу после того, как с царем улеглась, да вот видишь – простил! – Взглядом, полным суровости, окинул Хромец свое окружение. – Вот что я вам скажу! Если кто из вас посмеет прикоснуться к Калисе или хотя бы обидеть ее неосторожным словом… убью того! А теперь в лес иди. Монахи тебя проводят, а мне в Москву надобно. Дело меня поджидает. – И ушел, не оглянувшись.