Жестокая любовь государя

Это вино Иван Васильевич приберегал для особых случаев. В подарок русскому царю его привез испанский посол. Бутыли были огромными, почти в человеческий рост, глиняные бока украшены вензелями королевского двора, а огромная пробка напоминала императорскую корону. Нужно было быть настоящим купцом, чтобы провезти бутыль за тысячи верст и суметь сберечь содержимое.

– Царь Иван, наш король Филипп Второй шлет тебе подарок. Это любимое его вино, и я могу с уверенностью утверждать, что оно одно из самых лучших. – И к ногам Ивана Васильевича слуги выставили три огромные бутыли. – Признаюсь тебе откровенно, царь Иван, что таких бутылей было десять. Одну мы выпили в дороге, нас мучила жажда, – улыбнулся славный рыцарь. – Остальные треснули в пути, слишком долгой была наша дорога. А оставшиеся три бутыли мы ставим к твоим ногам. Это ровно столько, сколько король желал тебе подарить. Филипп Второй предполагал, что путь наш будет неблизок, и знал, что большая часть вина будет выпита дорогой, но и по оставшимся бутылям сможешь ты составить истинное представление о наших виноделах и о нашей природе.

– Сколько лет этому вину? – полюбопытствовал Иван Васильевич, предвкушая, что сегодня же на пиру отведает испанскую сладость.

– Двести пятьдесят лет, – гордо отвечал посол. – Виноград был собран с лозы, которая окружает королевский дворец, и виноград этот считается самым вкусным и сладким по сей день.

Посол не обманул. Вино и вправду оказалось великолепным. Целая бутыль была опорожнена боярами в первый же день, второй хватило едва на неделю, а уж третью государь повелел открывать только в исключительных случаях.

Приезд старшего князя Кабарды был как раз тем самым случаем.

В золотом стакане стольник принес вино. Вдохнул аромат Темрюк и охмелел, а потом долго не мог оторвать мокрого рта от царского подношения.

В честь Кученей Иван Васильевич закатил пир, на который съехались князья и бояре с ближних и дальних земель. Палаты не могли вместить всех приглашенных, и самодержец повелел выставить столы на дворе, которые позанимали люди чином поменьше: воеводы малых городов, дьяки и даже купцы.

От обилия огня во дворе было светло как днем. Стольники, ломая ноги, спешили услужить гостям и меняли одно блюдо за другим.

Стрельцы, отставив в стороны пищали, деловито стаскивали упившихся до смерти вельмож на подводы. Опьяневшие мужи весело задирали друг друга, тыча кулачищами в бока. В углу двора верзилы устроили кулачный бой и под восторженные крики собравшейся челяди колотили один другого с той отчаянной силой и ожесточенностью, какую не отыскать у ратных дружинников, сошедшихся на поле брани. Никто из них не желал быть поверженным, лупили в грудь, выбивая из суставов костяшки, и, когда харкнули на землю кровушкой, решили разойтись поздорову, лишив именитых гостей презабавного зрелища.

Купцы, сотрясая кошелями, предлагали сойтись молодцам за гривны, и охотников находилось немало. Молодцы тузили друг друга нещадно, каждым верным движением вызывали у собравшихся бурный прилив радости.

Веселье за купеческим столом походило на ярмарку, где каждый купец громогласно вел торг, нахваливая своего бойца, наделяя его едва ли не всеми существующими достоинствами, с которыми мог соперничать разве что языческий Перун.

В царских палатах пир шел не менее весело, и бояре поедали белорыбицу, слушая гусельников. Царь Иван пьянеть не умел, он только багровел лицом, хохотал громче обычного и велел стольникам «угостить премудрого шута» или «выволочить за шиворот» упившегося боярина. А то еще придумал забаву – заливал за воротник боярским чинам сивушной браги. Бояре обижаться не смели. На государеву шутку полагалось подняться из-за стола и поклониться так, чтобы лохматым чубом смести с пола сор, а потом поблагодарить царя за оказанную честь.

Когда царь уставал от забав, он склонялся к черкешенке и шептал ей на ушко:

– Все это твое будет, радость моя! Все! И бояре эти бестолковые, и земли русские… и я твой!

Княжна улыбалась, и по сверкающим глазам Кученей нетрудно было понять, что русский пир пришелся как раз по ее кавказскому сердцу.

– Я тебе, красавица, еще свою сокровищницу покажу, – не желал угомониться Иван Васильевич, – русские князья и цари все это добро собирали. Там столько злата, что таких княжеств, как твоя Кабарда, не один десяток купить можно. Эх, сладенькая ты моя, эх, лебедушка! – пел царь. – Отберешь себе в светлицу самых красивых девок, будут они тебя причесывать, на плечики твои будут шубку надевать, в косы станут вплетать золотые ленточки. Эх, радость ты моя, в золоте ходить станешь! – неугомонно шептал Иван Васильевич, глядя в горящие глаза княжны.

Кученей не понимала слов Ивана, но чувствовала, что русский царь говорит нечто такое, отчего у другой бабы от радости зашлось бы сердечко.

Сидевший по другую руку от царя Темрюк только улыбался и легонько кивал красивой головой. Кученей здесь понравится.