Жестокая любовь государя

Как-то одела она в свои наряды одну из девок и потешалась, глядя из окна, что весь двор отдает почести истопнице, будто та и вправду царственная особа.

О государынях мало что говорили во дворе во все времена. Те редкие минуты, когда матушка должна была предстать перед двором, воспринимались как праздник. Ближние бояре могли увидеть государыню рядом с царем во время трапезы. Но даже здесь невозможно было услышать ее голоса. Она казалась частью той обстановки, в которой потчуют гостей, и только маленькие кусочки, отправляемые царицей в рот, позволяли судить, что она живая.

Мария Темрюковна была иной.

Двор шептался. Оглядываясь на Кремль, в половину голоса судачила о проделках царицы Москва. Дескать, не повезло Ивану с государыней, каково ему терпеть, если она перед народом платье задирает, когда на лошадь ступает. Видать, так Мария бойка и строптива, что сам царь с ней справиться не в силах.

А еще слушок пополз липкий, будто бы царица пожелала в стольниках видеть своего младшего брата, крестившегося с ней в один день под именем Петр.

Прослышав о том, что в столице судачат о назначении Петра Темрюковича в стольники, царь нахмурился. Род Темрюка никогда прежде не служил при московском дворе, и любое возвышение чужака над столбовыми дворянами обидит многих.

Как ни близок Петр Темрюкович к самодержцу всея Руси, но старых слуг государь обижать не хотел.

Царицу Марию государь застал в Девичьей. Прислужницы заплетали ей косы. С некоторых пор государыня окружила себя красивыми девицами, совсем не оглядываясь на их знатность, и многие родовитые боярышни оставались не при деле – сиживали в отцовских теремах и плели кружева. Своих девок царица подбирала всюду: на выездах по слободам, на прогулках и во время моленья. Одну из своих любимиц царица приглядела в стрелецкой слободе, когда та шла с коромыслами по воду. Другая и вовсе была из подлых людишек, но едва она переступила московский дворец, как Мария выторговала у царя для нее земельки, на которой могла бы уместиться небольшая деревенька.

Уступчивости Ивана Васильевича удивлялись многие, но только не Мария Темрюковна – она всегда получала то, чего желала.

Сейчас великий князь Московский решил стоять на своем.

Девки не разбежались – это боярышни скромны, а крестьянки, которыми окружила себя царица, простодушны: пока не выпроводишь, не уйдут.

– Вчера ты меня просила о том, чтобы я поставил в стольники твоего брата.

– Да, государь.

– Я обещал подумать.

– Именно так. Я помню, государь, – поднялась Мария, не забыв отвесить царю поклон.

– Так вот, Мария, стольником ему пока не бывать. Дорасти он должен до такой чести! На московском дворе твой род не служил, а потому пускай пока в дверях постоит.

– Ты смеешься, государь? Чтобы сын старшего князя Кабарды Темрюка стоял в дверях и распахивал перед гостями двери!

– Только самые родовитые бояре начинают служить государю со стольников, остальным не грех и в дверях стоять! Если прикажу, так и лавку под ноги мне ставить будет, когда на коня стану залезать. А иначе пускай с моего двора прочь уходит!

– Если не поставишь моего брата стольником… удавлюсь, – просто объявила царица.

– Девки! Ну и женушка же мне досталась, не баба, а тигрица! Удавишься, говоришь? Петля не ожерелье, шею не украсит, а ты вон как привыкла себя наряжать! – хохотал Иван Васильевич.

Государь ушел, а девки по-прежнему продолжали вплетать в косу шелковые ленты.

Бояре довольно хихикали – не бывать Петру Темрюковичу в стольниках. Поначалу Захарьины жизни не давали, а теперь черкесские князья в Москву понаедут. Дай им всем волю, так через год-другой они всех степенных бояр повытеснят.

Федька Басманов разбудил Ивана Васильевича глубокой ночью. Бросился к царевой постели и запричитал:

– Беда, государь! Беда великая приключилась!

– Что такое?!

– Мария Темрюковна удавилась! В комнате у себя помирает!

– Как?! – смахнул с себя одеяло царь. – Неужно решилась на богопротивное?!

Государь бросился к двери, а Федька Басманов кричал уже в спину:

– Иван Васильевич! Ты бы халат накинул. Ведь в одной сорочке!

Царица Мария Темрюковна лежала на своей постели. Она была бледна, однако к ее красивому лицу шла даже эта нездоровая белизна. Глаза закрыты, а черные брови, словно углем нацарапанные, слегка изогнулись в дугу и выражали недоумение.

Сенная боярышня в который раз пересказывала государю увиденное, а Иван не слышал вовсе, прижавшись лицом к холодным рукам царицы, бестолково бормотал:

– Карает меня господь! За злодейство мое карает! Не успел одну жену похоронить, как он опять решил меня вдовцом сделать!