Жестокая любовь государя

Зарделся под царским взором караульничий:

– Правда, государь.

– А правду про тебя говорят то, что ты лошадь на себе с Яузы вынес?

Девицей робкой горел Григорий под царскими очами.

– Не однажды это было, государь. Забавы ради так делаю, когда народ на базаре повеселить охота.

– А за веселье-то тебе чарку наливают?

– Не обижают, государь, наливают! – воспрянул Гришка. – Бывает, и две.

– А всадника с конем можешь поднять?

Подумал основательно Скуратов, а потом отвечал:

– Ежели прикажешь, тогда смогу!

– Вот такие мне слуги нужны, отныне при моей особе находиться станешь.

– Спасибо за честь, государь Иван Васильевич, – трижды ударил челом Скуратов-Бельский.

– Лошадь, говоришь, поднимешь. Хм, мелковат ты для такой силы, Малюта, – перекрестил Иван Васильевич слугу.

С тех пор редко кто называл Бельского по имени, и прозвище пристало к Григорию так же крепко, как клеймо к меченому жеребцу.

Уже через полгода Иван Васильевич отметил усердие Малюты Скуратова, доверив ему во время богомолья в Вологде нести за собой посох, а потом и вовсе к себе приблизил – сделал думным дворянином.[67] Поежились родовитые бояре, покосились на пришлого, да скоро смирились под строгим взглядом самодержца.

Малюта ходил за государем, зорко посматривая по сторонам, будто за каждым углом ждал для самодержца какой-нибудь каверзы. Совсем неожиданным для Малюты было и новое назначение. Приобнял Иван Васильевич холопа за плечи, посадил рядом с собой и сказал:

– Дорог ты мне, Григорий Лукьянович! Господь не даст соврать, дорог! Немного у меня таких верных слуг, как ты, осталось. Кто и был, так того землица прибрала, а кто сам от меня отступился. Ну да бог с ними! Всем я прощаю, ни на кого зла не держу. Ну вот не любят меня бояре, напастей всяческих мне желают.

– Народ тебя любит, государь Иван Васильевич.

– Народ-то любит, – не стал возражать царь, – как ему меня не любить. Только и делаю, что о нем пекусь. Только ведь я сейчас не о народе говорю, а о боярах! Натерпелся я от них, Гришенька, с самого малолетства. Есть-пить они мне не давали. Обижали меня, сироту. Ходил я бос, рван, дран. Никто пожалеть меня не хотел. Все тайком блины с Кормового двора таскал. Сироту всякий обидеть может, на то силы не надобно. И не расскажешь, сколько я всего натерпелся. Кто мою матушку со света сжил? Бояре! Кто меня вдовцом сделал? Бояре! А Шуйские и вовсе себя старшими возомнили, на московский стол с жадностью зарятся. Эх, Гришенька, не расскажешь всего. Обида у горла стоит, того и гляди что расплачусь. Извести меня бояре хотят, а потом самим моей вотчиной заправлять.

– Кто же они, эти враги, государь?! – был потрясен откровением царя Скуратов.

– Да разве их всех перечислишь, Малюта! – Сейчас государь предстал с неожиданной стороны – беззащитным, как ребенок, и Григорий хотел накрыть его своим телом, как это делает клушка, спасая нерадивого цыпленка от ястреба-разбойника. – Да ты их знаешь – Шуйские, Воротынские, Курбские… Да разве всех упомнишь! А сделать ничего с ними не могу, потому что все они мои советники думные. С ними мне голос держать. Меж собой-то они все худое про меня молвят, а в глаза государю лукаво ласковые речи ведут. Не всегда разглядишь правду. Вот так-то, Малюта. Вот на таких мужах, как ты, Григорий Лукьянович, и держится мое царствие. Ежели я кому из бояр и доверяю, так это Даниле Захарьину, да и то потому, что он мой родич, а сыновья мои ему племяшами приходятся. Глаз да глаз за изменниками нужен. А не уследишь, так они тут же башку отвернут.

– За каждым боярином присмотр должен быть, государь, – осмелился высказать свое суждение Малюта Скуратов.

– Вижу, ты смышлен, – потрепал по вихрастым кудрям холопа Иван Васильевич, – потому я и держу тебя подле себя. Не царское дело шептунов выслушивать, о государстве я радеть должен! Вот ты этим и займешься, Малюта! Ангелом-хранителем при моей особе сделаешься, что услышишь худое, так сразу дашь знать, а уж я с изменниками расправлюсь.

– Чего прикажешь делать, Иван Васильевич? – едва не поперхнулся от такого доверия думный дворянин.

– Лихих людей искать должен и заговоры против государя выискивать. Ранее это я Петру Шуйскому поручал, да разве гадюка гадюку укусит?! Вот такой верный человек, как ты, со мной рядом должен быть. Будешь засылать во все приказы и дворы своих людей – дьяков, подьячих, сокольников, стряпчих, чтобы они слушали все наветы про государя и тебе докладывали: кто какую порчу на меня или царицу учинить хочет. Они еще ничего не умыслили, а ты уже должен в их мысли проникнуть и дознаться, чего же они хотят против власти царевой предпринять.

– Понял, государь, – едва вымолвил в волнении Малюта Скуратов.

– Все бояре у тебя вот здесь будут, – сжал кулак Иван Васильевич. – Дохнул в ладонь, и нет их, – разжал кулак Иван Васильевич. – Будешь служить мне собакой, почестями не обделю, а предашь… псом поганым помрешь!

– Государь-батюшка, да я ж ради тебя!.. Да я жизни не пожалею, – хватал Малюта в признательности полы государева кафтана.

– Ну ладно, вижу, что любишь ты своего царя, а теперь ступай. И помни!