Жестокая любовь государя

Заплечные мастера загоготали, и хохот умолк под самым потолком, гулко спрятавшись в углах, распугав при этом паучиное семейство.

– И комары бывают страшны, Григорий Лукьянович. Кусаются!

– Так кого ты, тать, укусить хотел? Сказывают, царицу извести желал? Аль не так?

– Неправда это, господин. Истинный бог, неправда! – божился мужичонка.

– А тогда для чего лягушку в кармане держишь? – беззлобно полюбопытствовал Малюта.

– То другое совсем, государь, вот истинный бог, другое! Лягушка нужна для того, чтобы баб к себе приворожить.

– Это как же? – живо поинтересовался Малюта.

– А вот так, господин. Беру я лягушку с болота, да побольше и чтобы пупырышков на ней было не счесть. Чтобы зеленая была с рыжими пятнами, как ржа! Потом сунешь ее под живот и носишь так целый день, а после этого варишь с чертополохом. Затем косточки лягушачьи под порог избы кладешь той бабе, которую приворожить желаешь.

– И много ты приворожил?

– Много, – гордо отвечал мужичонка. – Почитай третью лягушку варю, а с каждой по десяток косточек и наберется. Вот и считай… Десятка три будет!

– Ишь ты, чего удумал, провести нас захотел, – усомнился Никитка-палач, – баб приплел! Григорий Лукьянович, может, этого ротозея плетьми разговорить?

– Плетьми, говоришь? Давай! Лучше лекарства я и не припомню.

Мужичонку подвесили за руки, и два подручных лупили его так, что кожа сходила со спины и кровавыми струпьями падала на пол.

Мужик матерился, орал, что не было в лягушке волхвования, что желал приворожить к себе баб, но палач с аккуратной размеренностью продолжал опускать на кровавую спину узкую плеть. А когда тело превратилось в кровавое месиво, вылил на язвы ведро соленой воды.

Малюта Скуратов был само терпение. Он в который раз задавал один и тот же вопрос, а мужичонка, сплевывая на пол кровавые сопли, говорил о том, что если и хотел кого приворожить, так это Маньку с Пушкарской слободы.

Хлопотное это дело – вести сыск.

Малюта Скуратов повелел привести и Маньку. Дали поначалу бабе с десяток розог, показали клещи, которыми обычно палачи тянули жилы, и перепуганную до смерти девку приволокли в Пытошную. Никита видел, что сейчас девица готова была поддакнуть чему угодно: спроси у нее Григорий Лукьянович, часто ли она видится с сатаной – три или четыре раза на дню? И девка без колебаний скажет: четыре. Какого цвета хвост у чертей? И Манька скажет: рыжий.

Спеклась девка, вот сейчас самое время правду искать.

Манька пялилась на огромные железные крюки, торчащие в самом углу, и, видно, предполагала худшее, а Малюта улыбался девке, как парень на гулянье, и мило спрашивал:

– Испугалась, девица?

– Как же не испугаться, Григорий Лукьянович! По темени подвальной шла, так все коленки подкашивались, думала, помру со страху.

– Это еще что, красавица. Мы тут утром несговорчивого вот на этот крюк повесили, – кивнул Малюта на острый прут, торчащий из стены, – так он два дня помучился, а к заутрене третьего дня и помер. Эх, царствие ему небесное, славный был молодец! А какой скорняк! Царице сапоги мастерил. Мне вот сапоги сшил. Ты посмотри, красавица, – выставил Малюта под нос девице ноги, – посмотри, какая красота вышла! А какой рисунок! Такого ладного шития теперь не встретить. Не умеют шить нынешние мастера, как этот скорняк. Такие у него руки, что в пяти поколениях другого такого не найти. Искусный был мастер! – сокрушался Григорий Лукьянович. – Да вот без рук остался. Укоротил их Никитка-палач по самые плечи. Кто бы мог подумать, но душегубец оказался. Хотел царицу жизни лишить. Под стельки Марии Темрюковне волосья подкладывал, извести ее желал! А руки его мы на площади прибили, у Лобного места. Вот так оно и бывает, голубушка. Что-то я смотрю, девица, ты совсем с лица сошла. Тебе чего бояться, если ты государыне порчи никакой не желала? А вот хахаль твой, видно, сгубить государыню хотел. Косточки лягушачьи в кармане таскал. А может, и ты в этом повинна?

– Что ты, что ты, Григорий Лукьянович?! Нет в том моей вины! Если в чем и повинна, так в том, что приголубила злодея! – едва не помирала со страха Манька.

– Приголубила, говоришь?

– Приголубила.

– Вот, видать, за это тебе и ответ держать. Если хахаль царицу хотел уморить, значит, и ты с ним в сговоре была.

– Не было этого, господин хороший, не было! А ежели он зло против царицы имел, так и судите его по справедливости!

– Жить хочешь, баба? – простодушно поинтересовался Григорий Лукьянович.

Поперхнулась Манька от ласкового взгляда Скуратова и отвечала честно:

– Хочу.

– Тогда вот что, девка, правду говори: давно ли твой хахаль измену надумал?

– Давно, господин.

– Давно ли лягушку с собой носит?

– Давно.

– Стало быть, давно надумал государыню заморить?

– Давно, стало быть.

– Эй, девка, повезло тебе. Вместо тебя на крюке твой хахаль висеть будет. На правеж бы тебя поставить, да уж ладно, будь свободна!