Жестокие игры в любовь

Второй ему что-то зло и невнятно прошипел. И почему-то отвернулся к ней спиной. С чем он там возился — было не видно. Но что-то он определённо делал, причем суетливо, судя по тому, как мелко и быстро подрагивал его локоть.

Мика осторожно бочком шагнула к мусорным контейнерам, приметив там разломанный стул. Может, не бог весть какая защита, но всё же…

«Резко швыряю в них сумку, наклоняюсь за стулом и бью… и кричу… и будь что будет», — настроилась она.

И в тот момент, когда Мика размахнулась, нервный повернулся. В его руке она успела заметить какую-то бутылку — видимо, когда стоял спиной, отвинчивал у неё крышку. Но заметила это она мимоходом, не отдавая отчёта, так как уже нацелилась отбиваться всерьёз.

Всё произошло молниеносно. Парень в капюшоне резко скакнул вперёд и плеснул в неё прозрачной жидкостью из этой бутылки. Плеснул ровно за секунду до того, как Мика швырнула в него сумку и наклонилась вправо за обломками стула. Левую руку от плеча и до запястья как будто облило водой. Часть брызг попала на шею и щеку с той же стороны.

Он грязно выругнулся, но ринулся не к ней, а обратно и второго потянул за собой. Когда она поднялась, крепко держа деревянную ножку стула, оба уже скрылись.

В первый миг Мика даже не поняла, что произошло, чем её забрызгало. А затем почувствовала жжение. И с каждой секундой это жжение нарастало, пока не стало совершенно нестерпимым. Рука, шея и лицо с левой стороны полыхали так, словно её пытали раскалённым железом.

Истошно крича от боли и спотыкаясь, Мика побежала в сторону дома. Бездумно, больше по инерции, чем осознанно, потому что в тот момент её захлестнул ужас. Первобытный безотчётный ужас и раздирающая, жгучая боль.

На её крики сбежались люди. В толпе кричали:

— Девушку, похоже, кислотой облили! Её надо срочно в ожоговый центр!

— Я отвезу, помогите ей сесть! — отозвался кто-то незнакомый.

Сколько они ехали и где, Мика не понимала. Боль и паника словно лишили её рассудка. Лишь в приёмном покое сумела мало-мальски взять себя в руки. Да и врач был с ней чуток и ласков. Успокаивал, утешал. А после анестезии боль ушла и навалилась какая-то отупляющая тяжесть.

Пока ей обрабатывали раны на руке, Мика отворачивалась. Хоть боли и не чувствовала больше, но невозможно было смотреть без содрогания, как снимают омертвевшую кожу. Затем так же обработали левую часть лица и шею и наложили плотные повязки.

И хотя врач уверял её, что она — счастливица и очень легко отделалась, мол, и лицо почти не задето — вовремя наклонилась, и глаза не тронуты, и облили её не чистой кислотой, а аккумуляторным электролитом, и ожоги поверхностные, но позже она слышала, как между собой переговаривались на посту медсестры: «Видела? Девчонку сегодня привезли. Кислотой облили. Вот же твари. Такую молодую, такую красивую изуродовали…».

Мика зажмурилась, привалилась к стене. Из лёгких как будто вышибло воздух. Потом она всё же вдохнула, судорожно и с трудом. Изуродовали… Эти слова прозвучали как приговор. И тут же в голову полезли другие слова и мысли — то, что говорил ей Женя, то, с каким восхищением смотрел на неё. Больше он так не скажет и не посмотрит…

Нет, только про него сейчас не надо думать, иначе она просто сломается.

Мика, ссутулившись, словно на плечи ей легла неподъёмная тяжесть, вернулась в палату. В измождении опустилась на свою кровать. Кроме неё в палате лежали ещё две женщины, и обе были перевязаны полностью, с головы до ног, как мумии, и вообще не вставали, даже не шевелились.

Про них, поняла Мика, врач и говорил, когда успокаивал её. Мол, мать и дочь чуть заживо не сгорели в пожаре.

«Вот там, — сказал он, — трагедия. Лишились и здоровья, и зрения, и дома. И выкарабкаются ли — ещё вопрос. А у тебя — ерунда».

Глядя на них, обездвиженных и безмолвных, словно это и не живые люди вовсе, становилось не по себе. Однако и правда возникло даже какое-то чувство неловкости, будто она убивается по волосам, когда вон люди головы потеряли и молча терпят.

Позже Мика поняла, что, ко всему прочему, её сумка осталась там, в проходе. А в сумке — и документы, и ключи, и телефон… Но после всего уже и не расстроилась. Вот сумка уж точно ерунда…

Она даже уснула сразу же, как прилегла. Хотя узенькая, скрипучая койка, застеленная казённым застиранным до серости бельем со штампами, казалась до отвращения неуютной. Однако уснула Мика так крепко, что почти не почувствовала, когда ей пришли ставить капельницу.

Зато утром подняли её ни свет ни заря. Сначала явились из полиции. Расспрашивали подробности, выясняли приметы нападавших, составляли протокол. Потом — позвали на перевязку.

Раны под бинтами опять болели, хоть и не так сильно, как в первые часы. Терпеть можно, думала Мика, заходя в процедурную, посреди которой возвышался металлический стол, покрытый клеенкой и одноразовой простыней. Над столом — круглая лампа, как в операционной.

— Ложись, — велела одна из медсестер. Мика вытянулась на столе, подрагивая от холода, пока та мыла руки, придвигала манипуляционный столик с инструментами, надевала перчатки.