Жестокие игры в любовь

Затем к Мике подошёл медбрат и пристегнул её к столу ремнями.

— Зачем это? — сразу встревожилась она.

— Просто фиксируем, чтобы случайно не дернулась в самый неподходящий момент.

Когда медсестра срезала и убрала бинты, присохшие к ранам, Мика ещё держалась, закусывая от боли губу. Но когда та взяла большими щипцами тампон и, окунув его в насыщенный раствор марганцовки, принялась им сдирать с руки струп, Мика взвыла во весь голос, извиваясь под тугими ремнями. Женщина на её отчаянные крики никак не реагировала, сосредоточенно продолжая своё дело.

В какой-то момент Мика почувствовала, что сознание отключается. В глазах потемнело и поплыло. Но медбрат тут же подсунул ей к носу ватку с нашатырём, не давая забыться.

Эта экзекуция длилась не дольше десяти минут, но Мике она показалась бесконечной пыткой. Рука и левая сторона шеи так и полыхали.

— Скажи своим, чтобы купили Воскопран. Раневые салфетки с левомеколем. Они заживляют хорошо и не дают развиться инфекции.

Мика кивнула и, шатаясь, побрела на дрожащих ногах в палату.

Своим — кому она скажет и как? Допустим, попросит у кого-нибудь телефон. Но кому ей звонить?

Матери? Она разохается и бабушке всё выложит. Даже если её попросить, всё равно выложит. А бабушка, совсем не подготовленная, от такой новости может… Нет-нет. Впрочем, и матери можно не всё рассказывать.

Мика решила, что немного придёт в себя после перевязки, от которой до сих пор трясло, а там уж подумает, как связаться с матерью и что ей сказать.

А незадолго до обеда к ней пришёл Лёша. Заглянул в палату, увидел её, с минуту стоял, остолбенев в дверях, но потом ринулся с таким лицом, будто его разрывает от жалости.

Сразу вспомнились перешёптывания медсестёр, и в голову хлынули мысли, которые она упорно отгоняла. Почему он так смотрит? Неужели всё настолько ужасно? Она теперь… уродлива?

В ожоговом отделении не было зеркал, так что даже взглянуть, что с лицом, она не могла. Впрочем, сейчас всю левую щёку закрывала повязка, а насколько повреждения сильны и обратимы ли, по словам врача, станет ясно только через неделю. И Мика цеплялась за это, как за последнюю надежду, но сейчас взгляд Лёши её выбил.

— Мика, как так случилось? На работе сегодня узнал, и сразу к тебе… Кто это сделал?

Мика посмотрела пристально на Лёшу, который присел рядом с ней на корточки. Он взял её за здоровую руку, но держал так бережно, словно боялся причинить вред. И смотрел на неё с такой невыразимой болью и состраданием. Сразу вспомнился и их несостоявшийся ужин, и букет, и всё остальное. Она же так с ним и не поговорила. Ладно, сначала не удалось, а потом она про него даже и не вспоминала. И вот он примчался, самый первый, и так искренне, всей душой за неё страдает…

В груди защемило от стыда перед Лёшей, от жалости к себе, но больше всего от того, что всё так внезапно, грубо оборвалось, едва успев начаться.

Попробовав, как упоительно счастье, во сто крат больнее от него отказаться. А то, что больше ничего не будет, она даже не сомневалась.

«Колесников любит только красивых», — твердили все. Да он и сам не отрицал, что нравится ему в ней лишь внешность.

Нет, он вот так сразу не бросит её, конечно. Он, может, и беспечный, и лёгкий, но не подлый, не равнодушный. Он останется с ней, но никогда не полюбит. Останется из жалости, из чувства долга, а хуже и унизительнее быть ничего не может.

Он ведь — человек-праздник. Он весь лучится и светится. Он не любит огорчений и сложностей и не допускает их до себя. Она и без того со своими бесчисленными проблемами рядом с ним смотрелась противоестественно. А сейчас, ещё и обезображенная…

Вон даже Лёша прячет взгляд.

Губы у неё задрожали, на глаза навернулись слёзы.

— Так больно, да? — обеспокоился Лёша.

— Не так уж. Врач сказал, что мне очень повезло. Сказал, что я могла ослепнуть. Точнее, и ослепла бы, просто я в тот момент наклонилась… Но теперь… я же знаю, как выглядят ожоги, даже после заживления… Это же шрамы… безобразные шрамы. Мне всегда было плевать на внешность, честно. Ну так я думала раньше, а сейчас… А сейчас кажется, что у меня отняли гораздо больше… кажется, что у меня отняли жизнь…

— Перестань, ну… — забормотал Лёша. — Я тебя люблю… И всегда буду любить. Хоть какой… любой… Ты для меня самая лучшая.

— Никакая я не лучшая, Лёша, — всхлипывала Мика. — И ты уж точно меня не заслуживаешь. И я не стою твоей любви.

— Да что ты говоришь такое?

Мика подняла на него глаза.

— Вчера и позавчера я была с Женей Колесниковым. У нас было всё, Лёша. Абсолютно всё. И я сама этого хотела. Понимаешь теперь?

На мгновение Лёшино лицо исказилось, но лишь на мгновение.

— Я… знаю, — глухо произнёс он. — Точнее, догадывался. Я видел его машину возле подъезда. Понял, что он у тебя был.

— И тебе всё равно?

Лёша отвернулся, несколько секунд молчал, потом ответил серьёзно:

— Нет. Но я всё равно люблю тебя. И буду любить всегда.

— Лёша, милый мой Лёша, я тоже тебя очень люблю, но… только как друга. Прости…

Лёша поднялся, отошёл к окну. Минуты две стоял, молча разглядывая больничный двор. Потом снова повернулся к ней.