Жестокий броманс

У проститутки обычная внешность: худая, на вид лет тридцать, волосы давно не мыты и отливают красным. Похожа скорее на продавщицу или уборщицу. Там стояла и другая, помоложе, но чуваки выбрали эту. Логично: если страшная, значит, меньше берет.

– А может, у вас там еще семь человек? – блядь мнется. – Не, не пойду. Я еще жить хочу.

– Девушка! – ей свистят сверху. Дверь кабины старого «Вольво» открывается, оттуда падают резиновые шлепанцы. – Девушка, идите к нам!

Водила спрыгивает за тапками, на нем мятая клетчатая рубашка и треники, мокрые волосы торчат сосульками. Таджики разглядывают его и смеются.

– Чего это они? – удивляется блядь.

– Настроение хорошее.

* * *

Хуршед предлагает мне поебаться первым.

– Каракет маймун, ты за кого меня принимаешь?

– Как хочешь, – он расстегивает штаны.

Жопа у него знатная – крепкая, ровного золотистого цвета, как из солярия. У белых порноактеров на жопах бывают прыщи, синяки, шерсть, а этот чистенький, хоть сейчас снимай. Я сижу в кресле напротив, пью пиво и наблюдаю, как его темный член въезжает в тело русской дуры. Гастер вставляет продавщице. Тоска…

Бахти примостился рядом, курит, ждет. Хуршед знай себе долбит шмару, даже не вспотел, только джинсы с трусами снял, чтобы не мешали.

– Саша-джон? – шепчет Бахти. – Пошли на кухня, у меня один пакет ест.

– Сидеть! – командует Хуршед. – Смотреть, учиться!

Бахти закатывает глаза.

– Давай. – Хуршед слезает с бабы и брезгливо снимает презерватив.

Бахти потерянно смотрит на меня, на блядь, на двоюродного брата.

– Слушай, может, ты мне скидка сделаешь? У него хуй большой, а у меня маленький.

Тетка трясется от смеха, сжимая коленки.

Бахти тоже хохочет и пытается надеть презерватив, резинка соскальзывает и шлепается на простыню. Хуршед что-то говорит, Бахти вспыхивает и кидается вон из комнаты.

– Отстань, он, наверное, не хочет.

– Не хочет? Такого не бывает!

Тетка мигом одевается и исчезает, я едва успеваю сунуть ей деньги.

Хуршед на кухне орет что-то по-таджикски, Бахти влетает обратно в комнату:

– Ты ее тоже ебат не стал, она уродина! Зачем ебат джаляб, когда меня невеста ждет! Скажи ему!

Хуршед, мерзко хихикая, отвечает что-то обидное, Бахти снова кидается на кухню, через секунду я вижу его с ножом.

– Э, э! – Хуршед отбивается табуреткой.

– Вы охуели?

Маленькие руки Бахти мелькают быстро-быстро, у Хуршеда на плече сочится кровью тонкая царапина.

– Прекрати сейчас же!

Бахти так же внезапно приходит в себя, идет на кухню, сует нож обратно в деревянную подставку и начинает рыться в сумке.

– А если бы ты его зарезал? Нахуя мне дома мертвый таджик? Думаешь, мне охота с милицией разбираться?

– Я не зарезал, он же мой брат. Саша-джон, он мне хуйню говорит.

– Почему хуйню? – Хуршед садится голой жопой на табуретку. – Если у него на женщину не встал, это не хуйня, а объективная реальность. Он не мужик. Бегает за тобой как собачка. Японский хин.

– Трусы надень, – Бахти вытаскивает свой пакет. – Саша, у тебя бумага ест?

– Курите залупу, – скалится Хуршед.

Мы курим, он смотрит. Забирает медленно, мы с Бахти за зиму скурили горы этой травы. Правда, я на этом все равно ничего не сэкономил, для знакомых у них те же расценки.

– Лохи. – Хуршед так и сидит в одной майке и черных носках, от него воняет спермой, дезодорантом и псиной. – Лохи. Долбоебы.

– Он мне завидует, – Бахти выдыхает облачко конопляного дыма. – Восемь лет старше. Дома нет, жена нет, ничего нет.

– Охуенно завидую, – Хуршед кривит губы. – Мне очень нужен дом в ебенях, чтобы жить там две недели в году. И страхоебина из соседнего села, с которой я даже не знаком.

– Она не страхоебина, я фотография видел. Я ее уже люблю. – Бахти снова роется в сумках и достает мятую фотку. Девица жирная и узкоглазая.

– Красавица, – я цокаю языком.

– Ага, и по росту ему подходит. – Хуршед вытягивает ноги. – Зачем тебе жена? Ты с ней ничего не сможешь. Русского мужика себе найди.

– Саша-джон, можно я его убью?

– Нельзя.

Хуршед уставился на меня наглым взглядом.

– Чего? – спрашиваю я. – У тебя же реально нихуя нет.

– У тебя тоже, – отвечает эта жопа. – У тебя даже машины нет. Будь у меня российское гражданство, я бы давно в офисе сидел и за те же деньги нихуя не делал. Я женюсь на русской. Сейчас времени нет на дискотеки ходить, а то давно бы нашел. У вас тут все девушки красавицы…

У меня в животе разливается неприятный холодок. Чурка расселся на моей кухне, свесив яйца, и ржет надо мной в открытую. Русскую блядь он уже натянул, теперь пытается и мне показать, кто в доме хозяин. Я вышибаю из-под него табурет:

– Одевайся.

– Саша-джон! – Бахти влезает между нами. – Не слушай его, он долбоеб.

– Не, нихуя, он тут самый умный.

Я выкладываю из бумажника большую часть денег. Иду чистить ботинки, в сраной области повсюду глина и навоз. У меня уже четыре пары нечищеных, потому что возвращаюсь и сразу падаю в койку, а утром не успеваю. Новые – и те испачкал, пока до автобуса бежали.

– Саша-джон, мне уйти? – Бахти взваливает одну сумку на плечо и поднимает вторую. – Мы тебя достали, да?

– Не, мы едем твоего братца женить.