Жестокий броманс

Смешная чурка, у бабы должна быть своя квартира, иначе это все не имеет смысла.

– К ней поедешь. Ты же крутой. – Я ухожу в туалет.

Закрываю дверь, музыка становится потише. Тут уже ссут какие-то гопнички, целятся в кнопку наверху. Им весело. Я отворачиваюсь и листаю сообщения на мобиле. Звонил один из боссов.

* * *

– Уходите? – спрашивает охранник.

– У вас тут сигнал плохо проходит, – я помахиваю телефоном.

– А я думал, уже все. Ваши друзья вышли.

– Они мне не друзья. – Ишь ты, запомнил. Правильно, азиаты не шляются по таким кабакам, они даже в Новый год пьют на улице из горла.

– Эт правильно, – охранник щурится. – Их вон туда повели, там пустырь за забором. Если вам интересно.

Мне не интересно. Кризис, мало заказов. Таджиком больше, таджиком меньше – без разницы. Боссам насрать.

Я достаю пачку «парламента», выщелкиваю сигарету.

Где-то орет баба:

– Он не приставал! Отвали! Ааааа!

Охранник дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выдыхаю колечки дыма в пахнущую сиренью ночь. – Помогите! – голосит тетка. – Помогите, убивают! Вызовите милицию!

– Вызвать? – охранник вопросительно глядит на меня.

– Не надо.

Я иду вдоль забора, спотыкаясь о торчащую из земли проволоку и арматуру. Где-то там слышны мужские голоса, кто-то матерится, баба воет не переставая.

– Заткнись! – говорит кто-то. – Все, пошла отсюда. Сама не понимаешь, во что лезешь.

Внезапно вылетает Таня или Катя, ее словно выхаркнули из стены.

– Помогите! – она кидается мне на шею. – Вызовите милицию!

Ее волосы лезут мне в рот, ноги подгибаются, морда заревана.

– Вызывайте, что вы стоите? – она роется в сумочке. – Какой тут адрес?

Я отталкиваю тетку и ныряю в проем.

– Саша-джон! – визжит Бахти.

Хуршед лежит на земле, его нехотя пинают четыре мужика лет тридцати. Замечают меня, подходят вразвалочку. Один сообщает:

– Он к русской девушке полез. Ну, вы понимаете.

Я киваю.

– Мы же не хотим, чтобы он ее под нашими окнами изнасиловал, задушил и спать рядом завалился.

– Не хотим, – подтверждаю я.

– Пусть это будет ему уроком, – говорит другой.

Бахти зачем-то нагибается, шарит пальцами в грязной траве.

– Ссука, блять! – он взвивается как чертик и чиркает мужика осколком стекла по горлу. – Сука, убью!

– Охуел, что ли? – парень зажимает шею. – Блять, уберите этого чурку!

Бахти мечется между ними, вырывается, пытается сделать кому-то подсечку, его валят на землю и стелят ногами – по ребрам, по яйцам, по печени. Раненый въезжает ему носком ботинка в челюсть:

– Все, хватит.

Он подходит ко мне, протягивает скользкую от крови руку:

– Короче, нас тут не было.

Я пожимаю плечами.

– Мы не хотели, ты же понимаешь. Пацан еще.

Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся – блядь – это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы – первое, что под руку попалось, и прижал крысу к сиденью. Она пищит, царапается, хвостом дергает. Живучая, зараза, тело как резиновое. Я ее сначала отверткой проткнуть пытался – не смог, потому что она елозила туда-сюда. Хуршед все это время ее держал. Я обмотал руку тряпкой, чтобы крыса не укусила, и начал ей башку откручивать. Я не садист какой-то, но не отпускать же ее просто так? Бахти проснулся, смотрит на нас и говорит: «Ей же болно». Как будто сам никогда баранов не резал и курам головы не сворачивал. А кресло пришлось выбросить, крыса его обоссала.

Я правда не хотел, чтобы все случилось ТАК. Я об этом как-то не подумал. Нужно перезвонить боссу.

– Промысловский, отдыхаешь? Чурок своих отправил?

– Еще как отправил.

– Вот и чудно.

Хуршед лежит неподвижно, мордой вниз. Я просовываю пальцы за воротник его рубашки, чтобы нащупать пульс. Он шепчет:

– Руки убери, да?

– Иди на хуй.

Он со стоном поднимается на четвереньки, встает, расправляет плечи. Отряхивает землю с колен, поправляет челку. Ему даже в пятак не дали – наверное, сразу кверху жопой лег, чтобы уйти с минимальными потерями. – Бахтиёр, вставай, – я тормошу мелкого.

– Не хочу, – он морщится, как капризный ребенок.

– Хоть ногами пошевели.

– Зачем? – Бахти скребет землю подошвами кроссовок.

– Ну, слава богу.

Хуршед отходит подальше от забора:

– Алло, Наим?

Наим, хуим. Я осторожно беру Бахти за руки и тяну на себя.

– Не надо, болно, – его губы медленно вспухают, темнеют, истекают соком, как треснувшая черешня. – Посмотри, зубы шатаются?

– Не плачь, детка, мы тебе золотые вставим. – Я сую ему палец в рот, вроде не шатаются. Надеюсь, челюсть не сломана, как ему тогда невесту целовать? Или они на своих свадьбах не целуются?

– Саша-джон, мне дышат болно.

– Давай я тебе скорую вызову.

– Не надо! – Он перекатывается на бок. – Не надо, я дома Точикистон пойду. Паспорт нерусский.

– Дурак, они всех обязаны брать.

– Не надо. – Бахти пытается улыбнуться, у него выходит не очень. Правая бровь рассечена, глазками теперь не постреляешь. – Эт хуйня. Мне два год назад солдат из поезд выкинул, сотрясение мозга.