Жестокий броманс

По траве проплывает полоска света. Хуршед первый понимает, что случилось, и бежит через поле, размахивая телефоном.

– Стоять! – серая фигура срывается за ним.

Второй мент садится на корточки рядом с Бахти:

– Ты пострадавший?

Бахти щурится, прикрываясь ладонью:

– Нет.

– Документы есть?

Мент переворачивает Бахти лицом вниз и шарит у себя в районе жопы, где висят наручники.

Я откашливаюсь:

– Не надо, у него, наверное, ребра сломаны.

Мент поднимает удивленные глаза. Щелк!

– Саша-джон, мне болно, скажи ему.

– Че ты там лепечешь, баран? – мент выпрямляется и поддевает его носком ботинка.

– Не трогайте его, ребро может легкое проткнуть. Или печень.

– Может, может. – Мент чешет бритую щеку. – Он вообще откуда?

– Из Таджикистана.

– Ну, понятно, – отвечает мент. – У преступности есть лицо. И это лицо – таджикской национальности.

Его напарник возвращается, тяжело дыша:

– Быстро бегает, сука… Короче, второй подозреваемый скрылся.

– Ну и заебись, – отвечает наш. – Ты тут посторожи чурку, я с молодым человеком поговорю.

Он деликатно берет меня под локоть и отводит на несколько шагов в сторону. Где-то в районе солнечного сплетения появляется приятное чувство страха.

* * *

Восьмера катится непривычно тихо, Наим курит и стряхивает пепел в окно:

– Эт хуйня. Я, когда на пятерк ездил, падрэзл ментовск тачку. Ани в бардюр заехли. Из мащины витащили, отпиздили нахуй, дэвть тысч атабрали. Все щт с собой было.

Бахти косится на меня:

– Саша, ты сколько дал?

– Не помню.

На самом деле, конечно, помню. Две тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Столько стоит один таджик.

Хуршед оборачивается на переднем сиденье:

– Сам виноват, нехуй было рыпаться.

Бахти шепчет:

– Саша, пердай ему, он мудак, я с ним не разговариваю.

Старший, конечно, снова пристроил жопу впереди. Его ведь «тоже избили». Младшего заставил пробираться на заднее, через спинку кресла, согнувшись в три погибели. Бахти рухнул мне на руки, я сам его втащил – он даже рта не раскрыл. Я бы, наверное, так заорал, что у Наимовой тачки повылетали все стекла.

* * *

Я режу старую простыню. Нужно было купить бинты, но я постеснялся сказать Наиму, он и так нас довез бесплатно. Бахти лежит на моей кровати и смотрит двд, где немецкая телка ссыт в рот пьяному бомжу. Это, кстати, не мой диск, мне их дал один друг-азербайджанец, сразу штук десять, потому что у самого их немерено, некуда складывать, а он с матерью живет. Краем глаза я замечаю, что Хуршед включает мой ноутбук. Таджики любят раскладывать пасьянсы, с важным видом, как будто работают на Билла Гейтса.

– Слышь, сделай мне интернет.

– Не «слышь», а «Александр Евгеньевич». Совсем охуел.

Он сам включает вайфай, я продолжаю резать простыню.

– Во я дурааак… – Хуршед цокает клавишами. – Бляяять, какой я идиот!

– Я даже не сомневался, что ты идиот.

Он щелкает мышью и ржет:

– Слышь, иди, посмотри.

Я читаю:

Качественный евроремонт, быстро и недорого.

Одиноким женщинам – скидки.

8 905 580 13 33, Хуршед.

Карие глазищи Хуршеда масляно блестят, он ждет, что я тоже засмеюсь. Он вспотел, от недавно мытых волос тянет овчиной. Закусил губу, постукивает беспроводной мышью о стол – молчание затянулось. У него красивые белые зубы, никакого золота. Золото носят только дикари, он выше этого, он белый человек.

Я закрываю ноут.

– Хуршед, его нужно раздеть.

– Тебе надо – ты и раздевай.

Моя рука с ножницами застывает в воздухе.

– Вон из моего дома.

– И куда я пойду? – он развалился в кресле, не верит, что я смогу его выгнать.

– На хуй.

Бахти на кровати ойкает – наверное, повернулся неловко. Так и есть, приподнялся на локте, хочет слезть. Я укладываю его обратно, он послушно откидывается назад и смотрит, опустив веки, мутными глазами-половинками, маленький, несчастный обкурыш. У таджиков всегда хорошее настроение, я еще ни разу не видел грустного таджика. Нужно загадать желание.

Хуршед лютует в коридоре: пинает сумки, вжикает молниями, раскидывает обувь. На кухне что-то обваливается с жутким грохотом, я бегу смотреть. Плитка вылетела над раковиной, три ряда, клали год назад мои же рабочие. Сверху мне на голову падает еще один кусок кафеля. Хули от баранов ждать, не руки, а копыта.

Хуршед кидает мне в лицо скомканные тысячные купюры:

– На, подавись.

Он хлопает входной дверью, еще один ряд кафеля вылетает из стены, я едва успеваю прикрыться локтем.

Я беру Бахти за руки и помогаю ему сесть, расстегиваю и снимаю рубашку. Он дышит едва-едва, глубже не может. На месте печени темное пятно. Наверное, просто синяк, иначе он давно бы потерял сознание. Ребра прощупывать не нужно, они и так видны. Я вожу пальцами по его груди, Бахти постанывает, когда я попадаю на место переломов.

– Выдохни.

Я туго обматываю его грудь полосками ткани. Надеюсь, я все делаю правильно. Несколько слоев вокруг торса и еще один крест-накрест, на шею. Закалываю английской булавкой. Бахти сидит смешной, как стриженая девочка в белом топике:

– Можно дышат?

– Можно.

Прикладываю ватку со спиртом к его губе, прижигаю рассеченную бровь. Бахти жмурится, по лицу текут слезы: