Жиган

– Вы? – Бывший генерал был крайне удивлен и, кажется, встревожен.

– Я, – ответил Голенищев-Кутузов.

– Газеты писали, что вас расстреляли! – отпрянул от Ивана, как от чумного, Андрей Медардович.

– Расстреляли, – согласился Иван. – Но недострелили. Словом, удалось выбраться. В отличие от сестры и брата.

– Сочувствую вам. Проходите, проходите в мой кабинет, – засуетился Зайончковский. – Только прошу вас, тише…

Иван снял сапоги, и они прошли в кабинет. Андрей Медардович плотно прикрыл дверь:

– Ну, рассказывайте…

– Да нечего особо рассказывать. Чекисты всех арестовали. И кто виновен, и кто невиновен – всех замели под одну гребенку. И расстреляли около ста человек. Женщин тоже…

– А… как умер профессор Таганцев? – спросил бывший генерал от инфантерии.

– Как и все остальные – от пули… Из тюрьмы привезли в лес, на бывшие пороховые склады. Закрыли в подвале. Потом партиями по пятнадцать человек выводили на расстрел, ставили на краю специально вырытой ямы и расстреливали… Таганцев с супругой были в первой партии…

– Чудовищно! Чудовищно… – заохал генерал, а потом задумчиво произнес: – А вы, стало быть, в Москву приехали.

– Приехал… В Петрограде мне оставаться было нельзя, – ответил Иван и криво усмехнулся: – Поймают – дострелят.

– Да, понимаю, – кивнул Андрей Медардович. – И чем вы намерены заниматься?

– Я не знаю, – просто ответил Иван. – Бороться. Это мое единственное желание.

– Ну, недовольных большевиками в Москве весьма много, – неопределенно произнес Зайончковский. – Что же касается нелегальных организаций, то я о них, поверьте, ничего не знаю. Наверное, они существуют. Но я, как бы вам сказать, – он немного помолчал, подбирая нужное слово, – временно сотрудничаю с красными. Вернее, вынужден сотрудничать. Поэтому в таких вопросах со мной… не делятся. И это еще мягко сказано… – Генерал опять немного помолчал. – Сам я преподаю военную историю в Военной академии РККА. Так теперь именуется Императорская Николаевская академия Генерального штаба. Там много наших…

– Много? – удивленно поднял брови Голенищев-Кутузов.

– Много, как это ни прискорбно, – кивнул Андрей Медардович. – Кого принудили сотрудничать, кто пошел служить по доброй воле, считая, что служит России, но не большевикам. Например, заведует обучающимися по-прежнему генерал-майор Обертюхин. В академии преподает наш знаменитый генерал от кавалерии Алексей Николаевич Брусилов, про которого бы никогда не подумал, что он пойдет на службу к большевикам… Главным стратегом в академии – Сергей Георгиевич Лукирский, бывший генерал-квартирмейстер. Преподавателями служат генералы Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, что мне, к примеру, не удивительно, и Пал Палыч Сытин. Заведующий кафедрой тактики – генерал-лейтенант Александр Алексеевич Балтийский… Да что там говорить, коль руководит академией поручик лейб-гвардии семеновского полка Михаил Николаевич Тухачевский. Кстати, вот он мог бы стать диктатором России и навести в ней порядок.

– Он уже… навел свой порядок в Кронштадте, – заметил Иван.

– Я знаю, это печально, – отвел взгляд Андрей Медардович. – Вы же понимаете, я совсем не такой порядок имел в виду.

– То есть свести меня с людьми, которые продолжают бороться против большевиков, вы не можете, поскольку никого из таковых не знаете…

– Именно так, – согласно кивнул бывший генерал от инфантерии.

– Тогда разрешите откланяться…

– Погодите, давайте я вам дам что-нибудь из одежды и немного денег, – предложил Зайончковский.

– Не стоит, право, – отмахнулся Голенищев-Кутузов. – Проводите меня…

Выглядел бывший генерал виновато. Иван громко и по-военному отрапортовал на прощание:

– Желаю здравствовать!

– Тише, ради бога тише! – снова произнес Зайончковский.

– А что такое? Вы проживаете не один?

– Я живу с дочерью и зятем…

– И что такого они могут услышать?

– Видите ли, – Андрей Медардович опустил голову, – моя дочь Ольга… она… сотрудничает с ЧК.

Иван молча взглянул на бывшего генерала, качнул головой и вышел. Идти было некуда…

Через минуту после ухода Голенищева-Кутузова из туалетной комнаты вышла женщина лет тридцати. Она посмотрела на генерала, понуро стоявшего в прихожей, и спросила:

– Что, ушел?

– Кто? – непонимающе поднял голову бывший генерал.

– Как кто? А чьи это были в прихожей сапоги?

– Это… из академии один… воспитанник… приходил.

– Ночью?

– Так дело срочное было, – все так же виновато ответил Андрей Медардович. – Да и вечер еще…

– Ах, папа, – сделав ударение на последнем слоге, произнесла женщина. – И когда вы перестанете принимать у себя всякую солдатню?

– Так по делу же, Олюшка…

Голенищев-Кутузов шел неспешным шагом, высматривая какой-нибудь заброшенный дом, где можно было бы скоротать ночь. Сегодня все равно ничего не решить, а утром, может быть, что-нибудь и надумается…

Теперь Москва стала огромным городом, кишащим людьми, большинство из которых были с котомками и узлами, как и в Петрограде: либо что-то купили, либо что-то несут на продажу. Не город, а большой сплошной базар. Если ты не покупаешь и не продаешь, то до тебя никому нет дела. Кругом все чужие.