Мои маленькие идейки явно вызывают сарказм, а не одобрение. Хотя он наверняка хотел бы попробовать такое тоже, я уверен. Попробовать там, где нас стопроцентно никто не прервет и не услышит.
– Явно меньше, чем твоя голая задница на ютубе.
– Думаешь, твоя в кадре смотрится хуже?
– Не знаю, не было возможности проверить.
– Если хочешь, мы могли бы провести эксперимент…
– Не хочу!
– А чего хочешь?
Поймал снова. Поймал, согнув мою ногу в колене и поставив ступню на свое бедро. Принялся за пальцы.
Смотрю на его белую, настолько, что отливает голубым, футболку и, кажется, знаю, еще чего.
– Хочу, чтобы ты не раздевался. Чтобы я мог забраться в твои штаны, оттянув резинку.
Поощряет улыбкой и нежными поглаживаниями. Мне кажется уже, что он вообще улыбается ненормально много. И слишком широко.
– Продолжай.
– Мне кажется, есть в этом что-то такое, непонятно-странно приятное. Чувствовать себя полностью уязвимым, когда ты, наоборот, совсем одет. Я хотел бы так попробовать.
– Оке-э-й. И давай третье, на сладкое. Скажешь – и я отстану от тебя. На сегодня. Только постарайся выбрать что-нибудь впечатляющее.
– Вроде футфетиша или пристрастия к иглам где не надо?
Склоняется вперед и легонько прикусывает меня за коленку. Понижает голос до заговорческого шепота и глядит прямо в глаза.
– Давай, будет классно.
О да. Особенно будет, если я озвучу то самое единственное «впечатляющее», с которым частенько смотрю порнушку или передергиваю, представляя.
И стоит только на секунду подумать о возможной реакции Влада, как тут же мрачнею. Он, конечно, да, он – Жнецов, ему все пофигу и классно, но… Что, если не все? Что, если я скажу, а он скривится в ответ? Как мы будем продолжать тогда?
– Или нет.
– Или да. Без вариантов. Говори уже, я хочу закончить с этой частью и приступить к следующей.
Следующая – это та, в которой мы наконец трахаемся, завязав с разговорами, да? Ну или, по крайней мере, если нет, то микрофон будет явно не у меня.
– Ну?.. У меня сегодня будет секс, или просто поспим вместе?
Закатываю глаза одновременно с чувствительным тычком защелкнувшегося и вставшего на место колпачка.
Усердно тру глазницы. По новой. От привычки прятаться хоть за чем-нибудь – избавиться не так-то легко.
Кусаю губы, прихватывая и потирая зубами то нижнюю, то верхнюю, но даже боль, пускай тупая и тут же отступающая, не помогает.
– Давай так: я скажу, а ты не станешь комментировать это. Просто кивнешь, поцелуешь меня, и мы больше не будем разговаривать?
– Ну, если это единственный способ чего-то добиться… Давай, выкладывай, а после я обещаю заткнуться на ближайшие полчаса.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Помнишь, что ты делал в наш первый раз? – Присказки помогают мне абстрагироваться и сосредоточиться на тонкой паутинке, свисающей с потолка в углу комнаты, а не на своем внимательном парне. – Ну, перед самим сексом?
Задумчиво хмурит брови и смотрит куда-то вбок – как и всегда, когда думает.
– Римминг, что ли?
О господи! Прижимаю обе ладони к вспыхнувшим щекам и мысленно спрашиваю, ну нахера же было орать так громко?! За что?!
– Я и после его частенько делал. И что, это все? Ты вот об этом стесняешься говорить? Серьезно?
Хуезно! Кто-то вообще обещал заткнуться и быть предельно понимающим! Ага, как же! Забыл тут же!
Отрицательно мотаю головой и вдруг замираю на середине второго или третьего преисполненного отчаяния движения. Если я скажу, что так и есть, он же отстанет?
– Считай, что да. Именно про него я и говорил. Обожаю римминг. Очень. Круто. Да. Мы можем уже начать трахаться?
– Кирилл…
Конечно, не верит мне ни на грош. Отбрасывает маркер, и тот откатывается к стене. Принимается поглаживать мои ноги обеими ладонями и снова каким-то немыслимым образом выглядит виноватым.
– Просто скажи уже, и я клянусь, что отъебусь от тебя.
– Но ты всегда делал это до секса. – Господи, пожалуйста пусть в меня прямо сейчас ударит молния, и мне отшибет и память, и остатки мозгов! Я обещаю, начну в тебя верить! Господи, пожалуйста, пусть я ничего не говорил. Нашариваю пальцами складку на пледе и, сжав ее, трусливо жмурюсь. – Ну, до того, как… До того, как… Я сдохну, если договорю это.
Сдаюсь снова. Не ему на этот раз. Но теперь точно может отрезать мне пальцы по одному – хрен вытянет хотя бы еще слово. И без того безумно стремно. Горит от прилившей краски даже там, где в теории не может гореть.
– Да уже и не надо. – Кажется, это не то кусочек усмешки в голосе, не то просочившаяся тень улыбки, несмотря на то, что стремится оставаться серьезным. – Я понял.
– И по пятибалльной шкале: насколько это отвратительно? – спрашиваю, а у самого голос дрожит. И не только голос – исписанные коленки немного тоже.
Насколько?..
Ответил он мне, как же, ага. Или все-таки ответил, но вовсе не словами. Опирается на широко расставленные ладони и в одно движение протаскивается по моему телу своим. Быстро, задирая футболку, прижимаясь к моему животу и словно делится теплом.
Скорее, даже жаром. Чувствую себя будто ошпаренным кипятком.
Замирает над лицом, глядит в него и медленно, невозможно плавно, словно в неправильном отжимании, опускается сверху.