Жил-был мальчик (СИ)

– Мы будем обсуждать комплексы твоего ранимого дружка или о нас поговорим?

Вздыхаю и покорно опускаю голову. Тут он прав. На «нас» времени почти нет, а проблемы его взаимоотношений с моими друзьями вполне можно обсудить и в Вотсе. Или по телефону. Или как-нибудь еще. И, кстати, наверное, стоит спросить, почему имени моего дружка он никогда упорно не называет. Словно забывает его и все.

– Так много их было?

– Я же сказал: больше, чем присутствующих здесь. Больше шести, если тебе угодно.

– А я вхожу в эти «больше шести»?

– Нет, не входишь. И если ты сейчас спросишь, в чем ты хуже других, я клянусь: отправлю баиньки, выставив челюсть. А после, страшно виноватый, буду кормить тебя орехами. Грецкими и в скорлупе. Мы поняли друг друга?

Рвущийся из глотки смех удается сдержать, только закусив ворот футболки. Да и то от глуповатого похрюкивания это не спасло. Но Влад так мило злится, что, кажется, еще немножко – и моя надуманная, невесть на кого направленная обидка растает и вытечет через нос. И вот это уже будет пипец как не смешно.

– Можно я все-таки рискну?

– Не можно. Твой странный дружок в одном был прав: я их не помню. Никого из них. А тебя я знаю до последнего шрама и скола на левой нижней семерке. До крайнего идиотского комплекса и привычки вечно что-то выдумывать. Я тебя знаю, потому что люблю, и не могу сравнивать с кем-то. Равно как и думать, что раньше было лучше. Хотя бы в чем-то. Не было – и точка. Вздумаешь сомневаться, я возьму маркер и нарисую ее на твоем лбу, – договаривает и вдруг становится опасно задумчивым. Размышляет о чем-то, приподняв бровь, и перебирается на «мою» часть кровати. Опирается на спинку, свешивается влево, к простому с одним только выдвижным ящиком столу, и едва не валится на меня сверху, пока шарится в нем.

Я, впрочем, впечатленный его речью, не очень-то и против. Скорее, даже наоборот. Обнимаю поперек торса. Пользуясь возможностью, соскальзываю ниже и укладываюсь на подушку дожидаться, пока он закончит.

– Что ты там ищешь?

– Степлер. Решу проблему глупых вопросов раз и навсегда.

В шутливом ужасе вскидываю руки и притворяюсь мертвым, но вовремя вспоминаю, что он сейчас этого даже не увидит, увлеченный столокопательством. Ладно, придется словами.

– Ты со мной так не поступишь.

– Еще как поступлю.

– Тогда ты не поступишь так с собой. Ты любишь мой рот, Жнецов! Очень любишь!

– Ага, а еще я люблю, когда ты помнишь, что у меня помимо фамилии в паспорте есть еще и имя.

И ведь верно… Я так редко называю его по имени. Остальные тоже, но что с них взять – они видят Жнецова таким, каким он позволяет себя видеть. Я же знаком с другой его стороной. С той частью, которую он бы и рад почаще выставлять напоказ, да только кому она нужна после яркого, крикливого заводилы Жнецова?

– Хорошо, Влад. Ты сможешь простить меня, Влад? О, не молчи, я умоляю, Влад! Влад? Влад? Влад? Влад?

– Да, скажи это еще раз. Меня не бесит, даже не рассчитывай.

Наконец находит. Отталкивается рукой от спинки кровати и выпрямляется прямо рядом со мной. Чтобы нам обоим было удобно, подхватывает мою ногу под коленом и отводит чуть в сторону, за свое бедро. Поглаживает ее по ткани шорт левой, а в правой держит черный перманентный… маркер.

– Раздевайся.

Ой… Ой, ой, ой…

– Зачем?

– Кирилл, не тупи. Давай, снимай футболку.

– А маркер тебе для?.. И что? Полностью?

– Полностью. Давай. Тебе понравится.

Ага, понравится. Смутно догадываюсь, что он собирается делать, и ничего не имею против. Хочет немного побаловаться – пускай. И пофиг, что я потом и за неделю не отмоюсь.

Футболку стащить легко, а чтобы разобраться с шортами – приходится привстать, выгнуться и потянуть их вниз. Помогает мне, стаскивая сразу вместе с бельем.

Делает это без особой страсти, не меняясь в лице, и мне, на удивление, спокойно. И даже не хочется прикрыться.

Это же Жне… Поправляюсь тут же, и плевать, что не слышит: это же Влад.

Влад, который видел меня голым уже больше сотни раз. Влад, который видел меня всяким.

Со щелчком снимает с маркера колпачок и пробует сначала на тыльной стороне своей ладони. И тот, на удивление, все еще не высох.

Склоняется надо мной, упираясь носками, и, примерившись, начинает совсем невинно – с плеча.

– Несмотря на то, что перекладина является тебе в ночных кошмарах, я люблю твои руки, – словно между делом делится наблюдениями и даже не поднимает взгляда.

Быстрыми прерывистыми линиями. Слово из пяти крупных букв. По очертаниям без труда угадываю его.

Угадываю, и по коже пробегает колючий холодок.

Движется дальше, к ключицам, пишет на каждой из них то же самое. И под ними тоже. Спускается ниже. К груди. По ней. К животу. А после, остановившись над ямкой пупка, словно только вспомнив, возвращается к рукам. Плечи, предплечья, кисти и даже пальцы. По слову на ладони и запястьях. Быстро. Щекотно и немного неаккуратно.

Быстро, щекотно, и словно не по коже напитанным красками стержнем ведет. Словно… отмечая каждое, редко касается нервных окончаний и костей.

Чуть отстраняется, оглядывая результат.

– Подними подбородок.