Жил-был раз, жил-был два

– Он там, а я здесь… Вне любой из сфер его общения. Изображая неведение, когда он возвращался в середине ночи после вечеринки или из очередной второсортной гостиницы, где наверняка провел время в приятной компании, чтобы запереться наверху и рисовать свои ужасы, лишь бы не проводить время с женой…

Она вздохнула:

– Эти огромные дома такие удобные. Тут можно жить, неделями не встречаясь. И не любя друг друга. Мы даже спали давно порознь. И единственной причиной, по которой он не разводился, было желание сохранить свою империю.

Габриэль поднял глаза. Прямо перед ним, между двумя этажами, висел портрет с запечатленным на его полотне Анри Хмельником; последний смотрел на Габриэля, повернувшись вполоборота и выпятив грудь под тяжелой роскошной шубой. Хмельник стоял справа от заснеженного шале, окруженного деревьями. Руки плотно сжаты в выставленные перед собой кулаки, а сведенные вместе указательные пальцы устремлены в землю. У мужчины было особое, холодное выражение хищника перед прыжком, верхняя губа слегка выпячена. Само высокомерие и стремление подавлять.

– Он очень любил себя разглядывать, – подчеркнула вдова. – Это шале тоже ему принадлежало. Затерянный уголок в Бещадах, польских Карпатах, куда он ездил несколько раз в год охотиться на волков. Своеобразный способ хранить верность своим корням, ведь его родители были из Кракова. Разумеется, я уже много лет не принимала в этом участия. Самолет, а потом труднодоступное шале – это не для инвалида…

Она замерла, погрузившись в пучины своего прошлого.

– Мне бы следовало избавиться от этого портрета, но я никак не могу решиться. Как если бы… его глаза мне запрещали.

Габриэль смотрел на мужчину так долго, как смог. Эта гадина ушла в небытие вместе со своими тайнами, и даже без страданий. Наконец они добрались до самого верха. Там их дожидалось другое кресло-каталка. Подъемник остановился совсем рядом, так что женщина без проблем пересела. Она пристроила ноги в правильное положение и привела в действие рукоять управления, тронувшись с места.

Анфилада комнат, спальни, ванные. В конце коридора запертая дверь.

– Мастерская была его логовом. Как я вам уже сказала, он запирал дверь всякий раз, когда уезжал куда-либо. Но я сделала дубликат ключа. Мне случалось заходить сюда и задаваться вопросом, что же у него творится в голове и где произошел сбой.

Она открыла дверь в крошечное заставленное пространство, где царил хаос. Разбитая посуда, открытые банки с краской, высохшие пигменты на палитре, тюбики с разноцветной гуашью, груды самых разных бумаг и фотографий – потертых, смятых, в пятнах. На столах грязные склянки, баллоны с химическими реактивами. Жалкая пыльная каморка с низким потолком, нечто прямо обратное показной пышности остального дома.

Габриэлю пришлось признать: Гаэка никак не мог привести Жюли и Матильду сюда, чтобы написать их. Он должен был сделать это в каком-то другом месте.

– Вы здесь к чему-нибудь прикасались? – спросил он.

– Нет. Ни к чему. Думаю, Анри для творчества нуждался в таком беспорядке, в таком смешении перспектив, как Джакометти[58] со своими скульптурами. Когда он умер, я только забрала картины, которые здесь находились, чтобы продать их вместе с остальными. Я хотела избавиться от них как можно скорее.

Пальцем она указала в угол:

– Ваша стояла вот здесь, среди всех этих жестяных табличек. По-видимому, он дорожил ею, потому что хранил, в то время как… – Она глянула на Габриэля, сложив руки на шали. – Я хочу сказать, было много других полотен с лицами. Женщины и мужчины с выставленной напоказ плотью, избитые, всегда в каких-то извращенных композициях. И сам цвет, этот запекшийся красный… И лица, которые смотрели на вас с ужасающим или ужаснувшимся видом… «Лики ужаса», так я их называла. Я видела эти полотна, когда тайком приходила сюда. А когда возвращалась в следующий раз, некоторые из них уже исчезали. Но ваша дочь никогда его не покидала.

– А что случалось с другими?

– По-моему, он их дарил.

– Сколько таких он написал? Сколько лиц?

– Я не знаю. Двадцать? Знаете, через несколько дней после вашего визита кое-что произошло… Меня так взволновал ваш приход и то, что вы мне открыли, что я больше не могла заснуть. Мне было необходимо поговорить об этом с кем-то из моих брюссельских подруг по бридж-клубу… Я им никогда не рассказывала о живописи мужа. И тогда одна из них обмолвилась, что видела подобную картину в доме у своей знакомой.

У Габриэля замерло сердце.

– Как-то в октябре после полудня мой шофер отвез меня туда. Картина висела в кабинете ее мужа, богатого бизнесмена… И это действительно была работа Анри. Лицо молодого человека. Просто… леденящее. По словам жены, оно там находилось уже много лет, но о происхождении она ничего не знала.

– А этот ее муж все еще жив?

– Да, да.

– И вы можете дать мне его адрес?

– Это километрах в тридцати отсюда, я дам вам адрес, как только мы спустимся. Вы думаете… что там тоже может быть кровь?

– Не исключено.