Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

В своей статье «От Христа к буржуазии», написанной в 1946 году, Делёз разоблачает историческую преемственность между христианством и капитализмом, захваченным тем же самым опасным культом интериорности. Как ни странно, он посвящает эту статью «Мадемуазель Дави», которая была убежденной спиритуалисткой. Статья несет явный отпечаток влияния Сартра, которого Дави ненавидит. «Люди больше не верят во внутреннюю жизнь»[329] в мире техники, опустошающей человека, чтобы свести его к чистой экстериорности. Вся статья нацелена на развертывание диалектики интериорности и экстериорности, чтобы подчеркнуть ценность последней. Так, Делёз противопоставляет интериоризации, к которой призвал французов маршал Петен, акт экстериоризации, совершенный де Голлем, когда тот присоединился к Сопротивлению. Делёз видит в современном успехе буржуазии продолжение и усиление процесса интериоризации: «Природа, становясь частной жизнью, одухотворяется в форме семьи и добропорядочности (bonnenature); а Дух, в становлении Государством, натурализуется в форме родины» [330] . Делёз иронизирует над этой филиацией, сближая «внутреннюю жизнь» (vie intérieure) и «затворническую жизнь» (vie d’intérieur), разделенные всего одной буквой. Высший парадокс: буржуазии удается завершить то, что было начато Христом, потому что она интериоризировала все то, к чему он питал отвращение, – собственность, деньги, имущество, – то, с чем он пришел бороться ради ценностей бытия. Оприродившись, духовная жизнь деградировала. Начавшись с порыва к Духу, она стала «буржуазной натурой»[331] Широкое движение секуляризации превратило Дух в государство, Бога – в безличного субъекта, а общественный договор – в выражение божественности, что позволяет сделать вывод о том, что «связь между Христианством и Буржуазией вовсе не случайна»[332].

Осенью 1943 года, когда Делёз только перешел в выпускной класс, в философии происходит событие, вызывающее у него, как и у его друга Мишеля Турнье, неподдельный энтузиазм: вышло в свет «Бытие и ничто» Жан-Поля Сартра. «Жиль звонил мне каждый день по телефону и рассказывал, что он прочел за день. Он это выучивал наизусть»[333]. Этот философский метеор не был похож ни на что другое и способен был наделить философию живым присутствием в губительной атмосфере оккупации: «Эту военную зиму, темную и ледяную, мы провели, завернувшись в одеяла и обернув ноги кроличьими шкурками, но голова у нас горела: мы читали вслух 722 набранные мелким шрифтом страницы нашей новой Библии»[334]. Жиль Делёз обращается к творчеству Сартра еще до повального увлечения им, охватившего Францию после Освобождения. Сартр не только внес свежие веяния в философию; как писатель и драматург он воплощает возможность соединения философской деятельности с литературным творчеством. Это первый урок, полученный юным Делёзом, который никогда не откажется от своего долга перед Сартром.

В будни Делёз запоем читает «Бытие и ничто», а в воскресенье он идет в театр, чтобы смотреть там. кого? Все того же Сартра. В одно из воскресений 1943 года он отправился с Мишелем Турнье в театр Сары Бернар, где давали «Мух». Трагедия нагнала их и там: они вынуждены срочно покинуть зал, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Пока толпа, толкаясь, торопилась в подземное бомбоубежище, эти двое бросили вызов опасности и пошли гулять по закатному Парижу:

Мы гуляли по абсолютно пустым парижским набережным: ночь среди бела дня. Тут с неба посыпались бомбы. Мишенью был завод Renault в Бийанкуре. Мы не обменялись и словом об этом ничтожном происшествии. Нас волновали только перипетии Ореста и Юпитера, преследуемых «мухами». Через полчаса сирены возвестили об окончании воздушной тревоги, и мы вернулись в театр. Занавес поднялся. Юпитер-Дюллен уже стоял на сцене. Он снова воскликнул: «Юноша, не возлагай вину на богов!» [335]