Жил на свете человек. Как мы стали теми, с кем родители говорили не общаться

Когда встречаешь инвалида, а вернее, человека с ограниченными возможностями здоровья, как сейчас стало правильным говорить, поневоле испытываешь к нему жалость: «Вот бедняга, надо же, как не повезло в жизни». Скорее всего, посочувствуешь, а может, даже попытаешься как-то помочь: придержишь дверь, подашь руку, поднимешь упавшую трость. Ну или иначе, смотря по ситуации. И пойдешь дальше по своим делам, не забивая почем зря голову размышлениями о том, как он вообще живет и на что, как справляется со своей бедой, есть ли кому помочь. Тем более не пытаешься примерить его шкуру («тьфу-тьфу, на себе не показывай»). Да и зачем? Государство же у нас заботится об инвалидах, для этого есть соответствующие службы и учреждения, а также специально обученные люди. Я-то что могу сделать? Я же не депутат какой-нибудь там и не член правительства. Мне бы самому кто помог.

Собственно, именно так и происходит расслоение общества (замечу, от слова «общий»): на нас, нормальных, обычных людей, с «равными возможностями для всех», и на них – больных, убогих, ограниченных. Неспособных (по нашему разумению) к полноценной жизни.

Мы учимся, работаем, создаем материальные и иные ценности, зарабатываем деньги, рожаем и воспитываем детей, занимаемся спортом, общаемся с друзьями, путешествуем и т. п. Они сидят в своих четырех стенах (хорошо еще, если в своих, а не казенных), общаясь по большей части лишь с медиками и соцработниками, кое-как приспосабливаясь к выживанию в мире, ставшем для них чужим, отторгающим слабых.

Конечно, я сильно утрирую, и помимо белого и черного существует целый спектр оттенков цвета, но и они не отменяют актуальности простого и вполне конкретного вопроса: Jedem das Seine?[20]

В подземелье

Как человек, почти 15 лет промучившийся с близорукостью, я хорошо представляю, насколько ограничивает твои возможности миопия[21] даже средней степени (у меня было минус 4,5 диоптрии). Зрение стало падать в старших классах школы, и я не могу передать, как меня это бесило. Мало того что ты ничего не видишь из написанного на доске и вынужден просить помощи у соседа по парте либо позориться перед всем классом с просьбами к учителю подойти к доске, чтобы списать задание. Это еще и целая куча комплексов из-за плохого зрения, собственного внешнего вида и насмешек одноклассников по этому поводу. Помимо неудобства в обыденной жизни, дома, близорукость зачастую ставит крест на многих увлечениях, особенно на занятиях спортом. Для молодого человека это воистину как удар под дых, ведь без активной физической нагрузки ты рискуешь рано или поздно превратиться в совершенного рохлю, заплывшего жиром ботана, погребенного под тонной комплексов.

Моей страстью в юности были горные лыжи, и я не представлял своей жизни без них. Так что вопреки здравому смыслу и элементарным понятиям о безопасности мне и кататься приходилось в очках, прикрепляя их пластырем к светозащитным, без которых на снегу и ярком солнце никак не обойтись. Но Бог, как говорится, миловал, и мои вояжи в горы обошлись без травматизма. В конце концов, устав от «недовидения», ты привыкаешь постоянно ходить в очках, даже дома, отчего зрение, само собой разумеется, садится еще больше и еще быстрее. Моя история, к счастью, закончилась благополучно: после защиты диплома я-таки отважился на операцию в Институте микрохирургии глаза.

Радиальная кератотомия[22] на десятилетия позволила мне забыть о проблемах с глазами и жить полноценной жизнью. И с высоты своего 100 %-го зрения я уже с некоторым сочувствием посматривал на остальных очкариков, рифмуя в своих графоманских виршах «оправы» и «оковы». «Странные люди, – с усмешкой в душе думал я, – парятся по поводу того, какая форма оков им больше подойдет, какая нынче в моде, а ведь свобода-то совсем рядом». Но даже моего, как я всегда считал, богатого воображения не хватало на то, чтобы представить себе, в какой жуткой несвободе может жить человек, полностью лишенный зрения. Задуматься об этом меня заставила случайная встреча в подземном переходе некоторое время спустя.