«Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

У меня тоже была мысль пойти в МГУ, но когда я демобилизовался 19 мая 1987 года, приехал домой, снял военную форму, переоделся в гражданское, подумал — какое подготовительное отделение, когда всё вокруг расцветает, какая учеба, какие документы? Весна, солнце, цветы, девушки — зачем куда-то ехать? Остался в Днепропетровске, закончил филфак университета имени 300-летия воссоединения Украины с Россией (название давно поменяли), работал в школе. Но в итоге я оказался и в журналистике, и в Москве…

Ещё раз повторюсь, что не только для меня, но и для окружающих было удивительно, когда меня, коренного украинца по происхождению, прожившего всю жизнь на украинской земле, захотели записать в госизменники. После своего ареста я постарался сделать всё возможное, чтобы моя мать, Лариса Романовна, смогла уехать в Россию. Точнее, важно было, чтобы она покинула Украину. Я предполагал, и не без оснований, что если за моё дело взялись серьёзно, то наверняка найдут основания вызвать её в СБУ, сначала в качестве свидетеля. А там — кто его знает, как сложилось бы. Сегодня на Украине, особенно в делах, связанных с политикой, часто бывает — человека, приглашённого как свидетеля, прямо в кабинете следователя могут сделать обвиняемым. Маме в то время было 78 лет, она не самый здоровый человек — проблемы со зрением, к тому же ходит с трудом из-за болезни коленных суставов. Допросы в СБУ точно не сделали бы её здоровее. За тот год, что я провёл в тюрьмах, она ослепла на один глаз из-за прогрессирующей глаукомы. Очень жаль, что в это время я не мог находиться рядом с ней и ничего не мог для неё сделать.

Отец, Валерий Трофимович Вышинский, моложе мамы всего на год. У него хорошая физическая закалка — мастер спорта по альпинизму, ещё в Советском Союзе выполнил этот норматив. В последние годы мы с ним регулярно выезжали в горы. После ареста отец стал главным наряду с адвокатами связующим звеном между мной и внешним миром — ездил из Днепропетровска ко мне в Херсон на свидания. Ему приходилось всю ночь проводить в поезде или в автобусе, чтобы в восемь утра оказаться в управлении СБУ, получить разрешение и попасть на свидание со мной. Привозил по моей просьбе из Днепропетровска глазированные сырки в шоколаде — они ассоциировались у меня с детством, с приятными воспоминаниями. Ну и, конечно, рассказывал новости, передавал приветы и слова поддержки от своих друзей, моих одноклассников и друзей детства. Свидания были достаточно продолжительными — тюрьма в Херсоне небольшая, очередей на свидания нет. Поэтому мы могли разговаривать по часу и больше. Причём это была та классическая форма общения в тюрьме, как обычно показывают в американских фильмах, — через стекло, без личного контакта, по телефону.

Когда сотрудники СБУ в день моего ареста начали синхронно проводить обыски в офисах редакции, квартирах моих коллег в Днепропетровске и Киеве, это, как я уже говорил, коснулось и моих родителей. Причём отца СБУшники привезли с дачи, чтобы провести обыск в его квартире.

Была ещё одна деталь во время обысков, которую мне даже трудно теперь оценить. Когда я об этом рассказывал своим знакомым, на меня смотрели скептически, не верили. Да я и сам бы не поверил, если бы это произошло не со мной, а с кем-то другим.

В моём кабинете в Киеве были большие фотографии двух моих дедов. С ними я ходил 9 мая на шествие «Бессмертного полка». Я уже сказал, что обоих своих дедов никогда в жизни не видел. Один из них — Трофим Трофимович Вышинский, пропал без вести в 1942 году под Харьковом. Он был военврачом третьего ранга. Знаю о нём немного, только по рассказам отца и по фотографиям. Моя бабушка долго искала его могилу после войны, нашла в Белгородской области общее захоронение, где он мог лежать, привезла землю на родину.

Второй мой дед, по линии матери, Роман Данилович Барило, умер за два года до моего рождения. Знаю, что он пошёл на войну в 1942 году, когда ему было 49 лет, и вернулся только в конце 1945-го. Почти полгода после войны находился в гарнизоне советских войск в Варшаве. Воевал в звании старшего сержанта, был награждён медалью «За боевые заслуги».

Их фотографии в моём кабинете были большими, размером примерно в два листа писчей бумаги. Они были изъяты во время обыска, вместе со всем остальным. В протоколе изъятия, утверждённом решением Херсонского городского суда (я этот протокол читал), снимки дедов были в перечне бумаг и предметов, которые были арестованы, поскольку «использовались в подрывной деятельности против Украины». Их фотографии, вероятно, до сих пор находятся в подвале или комнате для хранения вещественных доказательств Управления СБУ по Крыму и Севастополю. Получилось, что мои деды сидели под арестом в Херсоне вместе со мной. Когда я рассказал об этом эпизоде отцу, он просто грустно промолчал, а мать возмутилась — как мой дед, Роман Данилович, мог быть частью «антиукраинской пропаганды», если он воевал за Украину, проливал кровь? Как память о нем могла быть «антиукраинской»? Но в сегодняшней Украине может быть и так…