Жил отважный генерал

– А товарищи отнеслись с понятием к тому, что мне, а не им пришлось заниматься проверкой. С прокурором Украины мы до сих пор хорошие друзья. Не обиделся, что его подменил. Помогал от души. Снабдил всем необходимым материалом.

– У нас прокурорские традиции крепки! – кивнул Игорушкин. – Я вот как-то отдыхать ездил в эту… Как её… Михал Палыч, ты меня провожал…

– В Карпаты, – подал голос Нафедин.

– Да. Трускавец. С почками. Так там меня встретили, разместили!.. Одним словом…

– Он же, Иларион, по рождению Митрофаном звался. И фамилия его Дуган.

– Хохол всё же?

– Хохол. Из бедняцкой семьи. Но семинарию в Москве закончил после войны. Преподавал, даже ректором был в Одесской духовной семинарии.

– Готовят их не хуже нас, – поддакнул Игорушкин.

– Заботятся. В шестьдесят седьмом году определено было ему быть епископом в одном из городов Киевской епархии, тогда же состоялось, как у них говорится, его наречение Иларионом, а спустя день – назначение в чин.

– Во как! Присягу-то не принимают? – пошутил Игорушкин, хмыкнув и слегка подтолкнув локтем водителя.

– Присягу? Это ты правильно подметил, Николай Петрович, – подхватил Кравцов, глаза его загорелись, чувствовалось, задело его за живое. – Не хватает прокурорам нынешним настоящей верности его Величеству Закону. И молодым, да и кое-кому из нашей братии, старым. А вот у них всё на высшем уровне! Посвящение в чин и должность совершает самое высокое начальство – мудрейшие и почётные митрополиты и архиепископы. Честь и ответственность великие! Проникается посвященец самой глубинной частичкой разума и сердца своего! Вере служить и Богу!

Игорушкин, не сдержавшись, засмотрелся на Кравцова, не видал ещё того в большом волнении чувств. Скрытен был тот, суров в общении, сух и сдержан на трибуне, а тут – пробило.

– Верность идеалам – это действительно великая редкость сейчас. – Кравцов отвернулся к окну. – В войну только такие чувства и помогали жить и воевать. Свято верили в то, что делали. Правое дело, потому что.

– А теперь?

– Теперь? – Кравцов, казалось, вернулся на землю от раздумий. – А сейчас всё изменилось… Болтовни много. Тонут дела в бестолковой болтовне. Тонет вера в правое дело…

– Да-а, – неопределённо протянул Игорушкин. – А владыка, выходит, повторился?

– Владыка-то?

– Подтвердилась ваша проверка?

– Сильного побеждают, только повинуясь ему, так, кажется, предлагают поступать дипломаты? – Кравцов помолчал, словно подбирал слово. – А он пошёл напролом. Настрочил обращение к самому Генеральному секретарю ЦК.

– Правды на самом верху искал?

– Считал, ин ректо виртус. Простите. – Кравцов улыбнулся смущённо. – В законности добродетель.

– Правильно мыслил! – Игорушкин крякнул. – А как иначе? Тем более ему! Сверху ему положено в законе добро видеть.

– Вот-вот.

– А на местах мутят порой. Князьков у нас хватает. Некоторые слишком высоко вознеслись. И всуе власть употребляют.

– Убрали Илариона тогда с Украины, – резко бросил сквозь зубы Кравцов, не слушая Игорушкина.

– Не подтвердились факты?

– Почему? Подтвердились.

– А что же тогда?

– Проследил я за его службой, – не отвечая, продолжал Кравцов. – На Север его угнали. А он здорово болен был тогда. Холод ему был смертельно противопоказан.

– А кто ж его спас? К нам-то как он?

– Знали его предшественника, Николай Петрович?

– Лично нет. Но помню, кажется, отцом Михаилом звали архиерея, что до него у нас был.

– Вот этот архиепископ Михаил и вызвался поехать в Сибирь вместо больного Илариона.

– Дела…

– Хонэстум нон эст семпер, квод лицет. – Кравцов отвернулся к окну и надолго задумался.

– Борис Васильевич? – помолчав, подступился к нему Игорушкин.

– Я повторил, простите, древнее изречение римлян. Увлёкся, знаете ли, латинским языком в студенческие годы. Умели они спрессовать мысль в красивой фразе. Не всё нравственно, что дозволено. Красиво? Не правда ли?

– Я историк по первому образованию… – Игорушкин смутился. – В юридическом в войну учился.

– Вы правы. От нас время другого требовало.

– А я тоже приметил, Борис Васильевич, не приживётся и у нас владыка Иларион.

– Вы так считаете?

– Похоже.

– Интересно, как он сейчас выглядит?

– А вы встречались?… Тогда.

– Знаете, как-то мельком, поговорить не привелось серьёзно. Хотя я очень хотел. Архиепископ Иларион был болен, а меня срочно отозвали из Киева, как только я доложил предварительные результаты проверки. Потом другие заботы закружили. О его судьбе узнал значительно позже. И вот здесь… вдруг… у вас… услышал о нём.

– Ну, теперь увидитесь.

– Да-да. Интересно.

– Как раз и приехали, – вмешался в разговор Михал Палыч, останавливая автомобиль у парадных дверей областной прокуратуры. – Старший лейтенант, видать, заждался нас. Ишь, бегает у подъезда.

Они вышли из машины.

Из дневника Ковшова Д.П

Всё, что произошло, напомнило страшные тайны древней инквизиции.