Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Когда же, на самой границе зимы и осени, грянули громкие события, всколыхнувшие всю страну и конечно же, органы власти, потребовавшие едва ли не круглосуточного присутствия Марка на работе, я почти не удивилась. В памяти шевельнулось воспоминание о словах моего бывшего редактора Руслана, сказанные во время нашего прощания: «Ты, это… Давай отдыхай побыстрее и возвращайся. У нас же выборы в следующем году! А кампания намечается ну о-очень грязная. Чувствую, горяченькое время будет, и каждый адекватный журналист — на вес золота. Так что не засиживайся у себя там!»

Руслан не ошибся — после череды громких политических скандалов, страна переживала еще одну бархатную революцию — первую с тех времён, как детьми мы вернулись из отпуска, и Виктор Игоревич с побледневшим лицом объявил о том, что случился переворот.

И теперь уже Марк, как когда-то Виктор Игоревич возвращался домой под утро, а иногда не приходил и несколько дней подряд, оставаясь на связи лишь по телефону. По его голосу я слышала, что нервное напряжение, владевшее им, достигло пика — никто не мог предсказать, будет ли решён конфликт силовым или мирным путём. Но пребывая в готовности к любому развитию событий, Марк не был готов лишь к одному — оставлять меня одну так надолго.

Однажды вернувшись домой заполночь, он медленно прошёл в нашу комнату, не включая свет и не снимая верхнюю одежду, после чего опустился на кровать, тихо скрипнувшую в ответ.

— Ты не спишь, — озвучил он факт, в котором не было сомнений. — А вот я уснул, пока ехал домой. Сам не понимаю, как такое случилось — но я уснул за рулем. Думаю, ненадолго, даже минуты не прошло. Какой-то водитель громко просигналил на дороге, и я проснулся. И первое, о чем подумал — это о тебе. Что случилось бы с тобой, если бы я разбился? Ты бы оказалась запертой здесь, одна. Надолго. Конечно же, ты не в тюрьме и при желании выйти, могла бы позвонить в любую службу, чтобы они снесли замки и открыли двери. Они бы не сразу справились — замки выбирал я сам, вскрыть их очень трудно… Но, в конце концов, тебе бы помогли выйти. Вот только я не уверен, что ты станешь это делать. Скорее всего, если бы я не доехал, ты бы так и осталась лежать здесь, не замечая времени, пока… — он запнулся. — Тебя бы некому было искать. И ты бы умерла здесь. Медленно и по своей воле.

Стараясь не отвлекать его даже малейшим движением, я продолжала смотреть перед собой широко открытыми глазами, понимая, что Марк прав. Это прекрасно понимал и он, потому что в следующую секунду я услышала такой знакомый и одновременно давно забытый звук — стук ключей о прикроватную тумбочку.

— Я больше не могу держать тебя взаперти, Алёша. До этого я не считал твою полную зависимость от меня чём-то опасным — но только сейчас понял, что это самонадеянность, глупая и преступная. Со мной, как и с любым человеком, может случиться все что угодно. В любой момент. Считать себя неуязвимым — не только глупо, но и опасно. Прежде всего для тебя. Поэтому… Я прекращаю это. Ты можешь выходить на улицу, как и раньше. Ты просто обязана это делать. Если ты снова сбежишь… Я буду тебя искать. И найду. Не могу сказать, что меня это радует, но это лучше, чем сидя на работе третий день подряд, понимать, что ты взаперти. И если тебе вдруг понадобится помощь или мое присутствие, я не смогу оказаться рядом мгновенно. Так что… Ты свободна. Домашний арест закончен.

Я слушала его, чувствуя, как внутри разрастается страх, все сильнее и сильнее с каждой минутой — но не за себя, не из-за возможной смерти в четырёх стенах от полного равнодушия к тому, что осталось за окнами нашей квартиры. Из-за Марка. Из-за того, как сильно он опустошён и подавлен, если начали давать сбой даже его обычные внимательность и сосредоточенность.

Я прекрасно понимала, что виной сегодняшней опасной оплошности было совсем не напряжение последних недель, охватившее всех и каждого. Пусть Марк не выносил хаос, который в эти беспокойные дни царил повсюду — не он выбил его из колеи. Какими бы сильными ни были потрясения, Марк был создан для того, чтобы бороться с ними, подавлять, брать под контроль и выравнивать ситуацию. Напряжение борьбы всегда приводило его в состояние максимальной готовности реагировать быстро и резко, без колебаний, без права на ошибку. Нет, в том, что случилось с ним, была моя и только моя вина.

Та самая чернота, которую я изо всех сил пыталась не расплескать, проникла в него и начала своё губительное действие. И если я давно свыклась с тем, что она неотвратимо и медленно отравляет меня, то на Марка этот яд тоски и бессилия действовал быстрее и разрушительнее — и с этим я смириться не могла.

Мне нужно быть ещё осторожнее, ещё аккуратнее, еще внимательнее к тому, что я делаю и что говорю. Моя апатия и бездействие подтачивали Марка сильнее, чем самые безумные выходки. А значит, нужно было хоть немного измениться. Пусть мне казалось это невозможным, но ради него я обязана была постараться ожить.