Жили-были люди… Сборник

Когда-то давно, в детстве, я выбегала в теплое солнечное утро – и жизнь подскакивала на двадцать градусов вверх, играла, светилась яркими красками. Правда, и метель либо дождь опускали настроение вниз… в детстве мы проще и ближе к животным, нежели к человеку, и сильно зависимы от прихотей погоды. Теперь мне что метель, что апрель – одинаково… но и солнце, и лето, и теплый дождик не радуют уже так, как раньше. Ушла та прежняя легкая, безмятежная радость, то полное любви ощущение сопричастности со всем живым. Как светел и спокоен сегодня день – и как черно у меня на душе… где они, мои десять лет, весь мир и пара коньков впридачу?

– Как ты думаешь, – спрашивает Сашка, подходя, – что лучше: не знать, не иметь – или иметь, но потом потерять?

Я молчу.

– Обидно, – тихо говорит он и садится рядом, ерошит ладонью траву, – я столько всего не успел.

– У тебя есть целый год, – как можно тверже произношу я. – Успей. Ты еще много всего успеешь.

Сашка хватает меня в охапку и прижимает крепко, крепко. Зарывается носом куда-то в макушку, трется о мою щеку своей небритой щекой.

– Варька… Варька моя…

Мы молчим, какое-то время не размыкая объятий. Пахнет хвоей и земляникой. Где-то заводит позывные кукушка.

– Знаешь, – говорит Сашка, глядя куда-то поверх сосен, – а ведь теперь я совершенно свободен.

– Почему? – бормочу я, зарываясь куда-то ему подмышку.

– А мне теперь на многое уже наплевать.

Он выпускает меня и оживляется.

– Между прочим, я давно хотел сделать рисунки к одной книге… в сети нашел. Автор малоизвестный, но мне жутко понравился. Такой, знаешь… хоррор и мистика в одном флаконе. Все откладывал, потому что срочные заказы были. А теперь… почему бы не попробовать?

– Попробуй…

– А еще хотел на коньках научиться кататься… времени не было. А у меня ведь еще зима есть… давай коньки купим, а?

– Да я тоже не умею…

– Ну вместе и научимся. А?

– Сашка, – шепчу я, – ну почему мы все такие идиоты? Что мешает нам это сделать сразу, а? Сделать, увидеть, простить, помириться… Почему мы всю жизнь делаем только то, что должны? Кашу эту манную в садике есть, в школе на математике сидеть, которая нам даром потом не сдалась, заниматься нелюбимой работой…. Почему, а? Почему нельзя жить так, как хочется? Ведь во всем, во всем… Даже сейчас!

– Ну, мне математика уже не грозит, – усмехается Сашка. – Я освобожден.

– Почему, – кричу я, – освобожден только тот, кто… приговорен?

Муж смеется, срывает травинку, жует ее с аппетитом.

– Да все мы приговорены, в принципе… – отзывается он. – Рано или поздно.

Я умолкаю. Хватаю термос, почти уже пустой, глотаю, отвинтив крышку, прямо из горлышка.

Тихо пищит мой мобильник. Будильник вчера поставила, а сегодня забыла, балда… четыре тридцать, время Сашке пить таблетки… а, гори оно все пропадом!

– Между прочим, – говорит муж, – это же царский подарок. Мне же теперь можно таблетки эти идиотские не пить!

– Ну, конечно! – фыркаю я. – А как же…

– А плевать, – спокойно отзывается он. – Хуже уже не будет. В этом-то вся и прелесть.

Ну, в принципе, да…

– Варька, – поворачивается он ко мне. – А давай не будем ждать будущего лета? Давай поедем во Францию прямо сейчас?

– С ума сошел, – вздыхаю я. – Денег же нет…

– Немножко на карте есть, на дешевый отель хватит. А ехать можно и правда стопом. Мы же не старики еще, правда?

– Саш, – осторожно говорю я, – а твое сердце? Тебе же нельзя.

– Мне уже можно. Теперь, Варенька, мне уже все можно. Ты разве не поняла еще? В этом-то все и дело.

Я смотрю на него непонимающе.

– Последнее желание приговоренного: я могу делать все, что хочу. Оцени: мне теперь все можно. И плевать я хотел на всех врачей. Хуже уже не будет.

Я улыбаюсь сквозь слезы:

– Точно.

– Год жизни так, как хочу – ничего себе подарок, а? Не надо есть эту кашу, которую я терпеть не могу, зато можно апельсины. Можно пить мартини – хуже не будет. Можно поехать… например, на Гоа. А?

– Стопом, – добавляю я. – Потому что денег нет.

– Стопом – это даже круче, чем самолетом. Или пешком. Сколько увидишь всего по дороге…

– А хватит ли года? – сомневаюсь я. – Пешком-то?

– Ну ладно, не на Гоа, поближе. Во Францию, например.

– Аж завидно…

– Ага. Можно прийти в зоопарк и накормить слона конфетами – подумаешь, оштрафуют, большое дело!

– Пожалей слона, – смеюсь я. – Ему-то вредно.

– Да, слона жалко. Ладно. А еще можно забить на заказ Панковского и дорисовать, наконец, моих котов – сколько ж еще тянуть?

Сашка воодушевляется. Вскакивает, всклокоченный, рыжий, глаза его горят точно так же, как прежде, когда он мог рисовать сутками, без сна и почти без еды. Совершенно прежний, живой, настоящий, любимый мой Сашка…

Игла, прошившая меня насквозь, медленно отпускает, слабеет. А Сашка сверкает глазами, смотрит на меня весело – и смеется. Смеется, гад, то ли надо мной, то ли над самим собой.

Холод подступает к горлу.

–Тогда, – прошу я шепотом, – у меня тоже есть просьба. Одна. К тебе. Можно?

Муж смеется и опять прижимает меня к себе… и целует – осторожно и нежно, как умеет только он.

– Сашка, – прошу я тихо-тихо, – Подари мне кое-что.

– Что?