Жили два друга

- Понимаешь, Зара, - рассказывал потом Демин, - на сей раз результат лучше. С историей вообщэ повезло. А вот на литературе перепутал пушкинские даты и Лермонтову приписал некрасовское стихотворение Срам, да и только. Мой экзаменатор, лысина у него прикрыта тремя жиденькими косичками, долго-долго стекла пенсне протирал, как будто они запотели. "Да, - говорит он, - не блестяще, молодой человек. Не знаю, право, что с вами и делать. Читать-то вы любите?" И тут меня осенило. Даже не ожидал от себя такого нахальства. "Не только, отвечаю, читать люблю, но и сам стихи пишу". - "Это любопытно", - говорит старичок из вежлнвости, а сам ладошкой прикрывает зевок. "Ну, думаю Демин, песенка твоя спета". Встаю это я мочча, а старичок говорит: "Нет, пет, все же почитайте". И я ему все, что знал, отчеканил. Была не была - все разно погибать. Только смотрю, глаза у него теплеют. А когда я нашу полковую песню прочитал, старичок пз-за стола вышел. "Нет, вы определенно, говорит, интересный и нужный нам человек. Стихи ваши далеко ещё не шедевр, но живинка в них есть". Короче говоря, взял он ручку, обмакнул в чернила...

- И поставил четверку? - облегченно вздохнула Зарема.

- Бери выше, - захохотал Демин. - Пятерку закатил. Но потом подумал и вывел рядом жирный, жирный минус. "Это я вам за Пушкина, молодой человек.

Нельзя этак с Александром Сергеевичем обращаться".

- И, значит, ты теперь студент литфака?

- Студент, Заремочка.

Так и катились дни - быстрые, легкие, какие-то очень прозрачные оттого, что время, наполнявшее их, не было бременем. Да и разве могло оно быть бременем, если было наполнено до краев одной лишь нежностью от какой кроме радости и свежести ничего не приобретает человек. Со всей откровенностью летчика, привыкшего к любому риску в воздухе, Демин готов был ради благополучия и счастья Заремы рисковать чем угодно на земле. И Зарема об этом столь же хорошо знала. Не всегда сдержанная в своих ласках, считала она, что самое драгоценное человеческое тепло - это тепло любви.

Расписались Зарема с Николаем в загсе только тогда когда понадобилось оформить ордер на одиннадцатимегровку с отдельным входом. До этого они забывали, что когда-то надо расписываться.

Зара небрежно держала бедно оформленный листок и грустно говорила:

- Какой же он скучный, Коленька! Просто не верится, что любовь можно уместить в протокольные строчки, да ещё припечатать. И слово-то какое скучпое - брак!

- Меня другое беспокоит, Зарема, - хмурился Демин. - Свадьбу мы по-настоящему сыграть сейчас не можем. И деньжонки поразмотали, и друзей близких ещё не нажили в этом огромном городе. А как бы хотелось фату на тебе увидеть: легкую, воздушную. Она бы таким бровям пошла, - улыбнулся он и указательным пальцем провел по её густым длинным бровям, нависшим над темными глазами.

- Уй! - вздрогнула Зара. - А разве я фату заслужила?

- Ты? Ты для меня полмира заслужила, - горячо перебил Демин.

- А почему не весь? - засмеялась Зарема и легонько боднула его головой в плечо.

- Потому... потому, - запнулся Николай, - потому что вторую половину отдать тебе не могу.

- Жалко? Или там ещё одна Зарема живет?

- Нет. Там иные драгоценности сосредоточены, без которых не просуществуешь. Труд, гражданский долг, любовь к людям.

- Смотри ты какой у меня мудрец, - захлебнулась она счастливым смешком.

Как им хорошо жилось под свежепобеленным потолком этой одиннадцатиметровки с беззаботным звонким Зариным смехом и её "чудинками". А "чудинки" бывали всякие. Однажды она вернулась из университета на полчаса раньше обычного. Демин, выходивший её встречать к трамвайной остановке, ещё только искал ремень, чтобы подпоясать гимнастерку, в которой всегда ходил дома, когда она постучала. Он с удивлением открыл дверь.

Зара вернулась какая-то молчаливая, не раздеваясь села у печки. Снежинки таяли на её пальто, оставляя мокрые пятна. Демин молча стал расстегивать пуговицы, снимать с холодных ног резиновые сапоги.

. - Ты сейчас будешь меня ругать, - сказала Зара.

- Тебя? - возразил он. - Да за что же?

- Нет, ты будешь ругать меня, - повторила Зарема. - Скажи, сколько у нас оставалось денег до первого числа?

- Кажется, двести или триста. Впрочем, точно не помню.

- Двести пятьдесят шесть, Коля. И были они у мэня. А теперь...

- Потеряла?

Зарема отрицательно покачала головой.

- Отдала.

- Кому?

- - Коля, а если я на этот вопрос не отвечу?

- Дело твое, - удивленно протянул Демин и замолчал.

- Надулся, - печально усмехнулась Зара. - Нет, я тебе, конечно, все расскажу. У нас сегодня не было двух последних лекций. Обрадовалась, что приду домой раньше. Подхожу к трамвайной остановке, слышу, ктото плачет. Обернулась - у фонарного столба девочка лет десяти. Ботинки рваные, платок на голове с дырами, пальтецо с чужого плеча. Подошла к ней, спрашиваю, в чем дело. Она как зарыдает: "Кошелек в трамвае вытащили, а в нем сто рублей. Отчим узнает - прибьет". Веришь, Коля, сердце так и кольнуло. Отдала я ей сотню, а потом догнала и ещё сто пятьдесят шесть сунула и сказала, чтобы не отчиму, а матери в руки все вручила.