Читаем Жили два друга полностью

В тот же день он отнес рукопись в редакцию литературного журнала "Восход". Демин знал, что журнал этот, выходящий солидным тиражом, печатает произведения многих известных советских писателей, что редактирует его Сергей Батурин. Когда-то давно, в шестом или седьмом классе, изучал он его роман в двух книгах "Голытьба" и до сих пор помнил из этого романа целые главы о тяжелой, беспросветной жизни крестьян в предреволюционные годы. Тогда же Демин прочитал ещё одну книгу Батурина, которую они уже не проходили в школе. Это были рассказы о моряках и такие захватывающие, что мальчику долго потом снились по ночам отчаянные океанские штормы у далеких берегов Австралии, страшные бои в Цусимском проливе. А с портрета, вклеенного в эту книгу, смотрел на него бравый моряк с короткой спортивной прической и полными добрыми губами, готовыми задрожать в усмешке.

Неужели к этому знаменитому писателю надо теперь идти? Но кто же, как не он скажет решающее слово?!

И Демин открыл тяжелую дверь в редакцию журнала "Восход". Справа и слева в маленьких комнатках стрекотали пишущие машинки, раздавались мужские и женские голоса. Коридор упирался в дверь, на которой висела табличка: "Главный редактор". Ощущение робости в Демине исчезло, он снова почувствовал себя летчиком и смело толкнул эту дверь. В приемной сидела молоденькая белобрысенькая девчушка, равнодушно подтачивала пилочкой ногти.

- Вам кто нужен? - спросила она, не поднимая головы.

- Главный редактор.

- А зачем, если не секрет?

- Повесть хочу отдать на прочтение.

Белый бант на белобрысенькой голове насмешливо шевельнулся.

- Рукопись можете оставить у меня, а Сергей Кузьмич принять вас, к сожалению, сегодня но сможет.

У него через десять минут начнется заседание редколлегии.

- А мне нужно к нему всего на две, - дерзко заявил Демин. - Я хочу, чтобы эту повесть прочитал именно оп, товарищ Батурин.

Неизвестно, чем бы это препирательство окончилось, если бы дверь кабинета в ту минуту не распахнулась и на пороге её не появился высокий человек с густой, сильно поседевшей шевелюрой и усталыми внимательными глазами. Демин мгновенно вспомнил портрет в книге. Тот же разлет бровей, те же добрые полные губы.

- Сергей Кузьмич, выслушайте меня, - смело обратился к нему Демин.

Светло-серые глаза заинтересованно скользпули по старенькой гимнастерке Николая и начищенным до блеска орденам.

- Летчик? - рассмеялся он неожиданно. - Откуда ты здесь такой нарядный? Сегодня не День Воздушного Флота, а ты при всех орденах и медалях. Ну ладно, что с тобою поделаешь, заходи. Но не больше чем на две минуты. Сам слышал, как ты у нашей Олюшки просился.

В кабинете у Батурина за длинным столом уже сидело несколько человек, пришедших на заседание редколлегии. Батурин усадил Демина прямо перед собой, выжидающе сцепил руки с мелкой татуировкой.

- Я вам принес повесть о летчиках, - не теряя времени, заявил Демин. Хочу, чтобы вы её прочитали.

- Почему же именно я? У нас десять членов редколлегии и целый отряд опытных рецензентов.

- Потому что я ещё мальчишкой прочитал все ваши книги и до сих пор их помню. И вам я верю. Как вы скажете, так и поступлю. И никому больше не буду показывать повесть, если вам она не поправится.

- Зачем же так категорично, - улыбнулся Батурин. - За комплимент спасибо. Но вообще, как мне ваш визит расценивать? Это стремительная атака без захода.

Как она там у вас именуется?

- Лобовая, - улыбнулся Демин.

- Однако я уже ушел от вашей атаки, - развеселился редактор. - В шесть вечера я уезжаю на три дня в Москву. Твою рукопись прочтет мой заместитель Сергей Федорович Оленин, а затем уже я.

- Когда же мне прийти за ответом?

- Ровно через месяц. А ты что же хотел? - вздохнул Батурин, показывая на стеллажи, забитые тонкими и толстыми папками. - Видишь, сколько их тут.

А я не знаю, в какой папке талант, а в какой - сплошная графомания. Но все это сработано людьми, и люди ждут.

- Но ведь об авиации надо в первую очередь, - настаивал Демин.

У Батурина глаза наполнились смешинками.

- Ну вот что, летчик, ты, я вижу, уже на таран пошел. Ладно, считай, что твоя взяла. Приходи через две недели за ответом.

* * *

Демин лежал на тахте, подложив под затылок сцеплепные ладони, и перебирал в памяти события последних дней, вслушиваясь в шум городской улицы за окном и веселую неразбериху трамвайных перезвояов. Нет, эти события явно не радовали. Неудачи и неприятности словно выстроились в длийпую очередь, которой не видно было конца. До пенсии ещё четыре дня, а в доме хоть шаром покати, даже заварка для чая и та подошла к концу.

Хоть бы боцман Кирка поскорее вернулся из плавания, все-таки пробежала меж ними какая-то добрая искра. Боцман обещал взять Николая на авральную разгрузку.

Сегодня утром Демин был у Заремы. Ей немного теперь лучше. Зара встретила его в саду, залитом майским солнцем, и они тотчас же убежали в далекую тенистую аллейку, чтобы досыта нацеловаться. Волосы она на этот раз в косу не заплела. Полураспущенные, сзади они были перехвачены голубой лептой.

- Тебе так нравится? - спросила она.

- Еще не знаю.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное