Жили два друга

- А ты привыкни. Скоро я их вообще обрежу. Сейчас не модно, а студентке университета надо шагать в ногу со временем. Как ты живешь? Осунулся, побледнел.

Бедненький, - протянула Зарема, - тебе одному гадко?

- Гадко.

- Подожди ещё десять деньков. Меня выпишут.

- Тебе надо хорошо питаться, - задумчиво промолвил он, - и ещё доктор считает, что не худо бы раздобыть путевку в санаторий.

- Излишняя роскошь, - вздохнула Зарема, - обойдемся.

- Нет, я попробую, - загорелся вдруг Демин, - и как же я об этом раньше не подумал? Путевку достать можно через военкомат. Ведь там наш славный полковник Деньдобрый.

- Верно, - оживилась и Зарема.

- Так я туда прямо сейчас и направлюсь, - заулыбался Демин.

Но в военкомате его ожидало сильное огорчение. Очутившись у знакомого особняка, он быстро поднялся наверх по широкой лестнице. В приемной толпились отставники. Демин несколько удивился, увидев за столом уже другого лейтенанта, а не знакомого ему однорукого партизана, но большого значения этому не придал.

- Товарищ лейтенант, - крикнул Демин через головы присутствующих, можно на прием к полковнику Деньдоброму записаться?

- К полковнику Деньдоброму? - как-то странно переспросил дежурный и удивленно посмотрел на Демина. - Да разве вы ничего не знаете?

- Нет. Ничего, - простодушно ответил Демин.

- Полковник Деньдобрый уже как два месяца назад скончался от инфаркта.

Демин побрел из военкомата домой медленной, разбитой походкой. "Вот и ещё одного доброго человека скосила проклятая смерть!" А наутро ещё одна тяжелая весть: у Зары снова тридцать девять с лишним, и она слегла. Хирург, к которому теперь, как к родному брату, привязался Демин, ничего не скрывал:

- Дело значительно хуже, чем я предполагал, милый мой летчик, хотя и но по моей уже части. С хирургией все в порядке. Но у Заремы затемнение в легком. Правда, небольшой очажок, но он прогрессирует. Вы понимаете, что это означает? Надо снова повторить пенициллиповую блокаду. А потом усиленное питание. И солнце.

Горячее солнце. Лучше - Южный берег Крыма.

"И черт меня дернул перепечатывать Ленькину тетрадь, - ругал себя Николай. - Это только по наивности можно было подумать, что она пригодится кому-нибудь. Если Зарке снова нужен пенициллин, спущу на барахолке часы и реглан. Все-таки это что-то даст на первое время".

Демин вздохнул, встал с потертого дивана и нехотя сел за стол. Ничего не поделаешь, надо было готовить к зачету перевод из "Саги о Форсайтах". Он придвинул к себе словарь.

В открытое окно вызывающе лезло бездонное майское небо. Где-то далеко проплыл невидимый самолет, оставив после себя широкий, разлапистый след. Во дворе мальчишки громко колотили деревянного "чижика", загоняя его в четырехугольник, нарисованный на влажной земле. До Демина не сразу дошли их звонкие голоса.

"Тетенька, мы тут не знаем никакого Демина, честное, слово, не знаем. А что?" - "Да подожди ты, Володька, может, это новые жильцы, те, что с отдельным входом комнату имеют. А?" - "Это у которых тетепька Зарема?" Демин отбросил словарь и выскочил во двор. Увидев молоденькую почтальоншу, быстро спросил:

- Это вы, что ли, Демина тут ищете?

- Ну, предположим.

- - Так я и есть Демин.

- Вам телеграмма-"молнпя".

Демин взял телеграмму и быстро вернулся домой, разорвал синюю склейку. Всего пять слов: "Немедленно приезжайте редакцию "Восхода". Батурин". Демин торопливо натянул на себя гимнастерку, застегивая пуговицы негнущимися пальцами, а мысль лихорадочно работала:

"Если бы отвергли, телеграммой-"молпией" нэ вызывали бы! Значит, что-то получается. Милая Зарка, если бы встал из гроба хозяпн черной клеенчатой тетради, Леня Пчелинцев, и узнал, в каком ты тяжелом состоянии, он бы без всякой жалости отдал свое детище. Мы её оба любим, - оправдывал себя Демин, - и если бы Лепя был на моем месте, он поступил бы точно так же, как и я. Неважно сейчас, за чьей подписью будет фигурировать это повествование. Какой толк, что я уберу свою фамилию, а поставлю его? За это никто не прибавит и рубля. Только расспросы ненужные пойдут, что, как, откуда, почему. А сейчас конечный результат важен - спасти Зару, поставить её на ноги, уберечь от этого проклятого затемнения в легком. Вот почему я не дрогнул, поставив на повести свою фамилию. Как только все наладится, я её сниму. Подумаешь, книгу примут к печати под моей фамилией, а в самый последний час я поставлю на ней имя истинного автора, своего лучшего друга Лени Пчелинцева". Так рассуждал капитан запаса Николай Демин, стоя на тамбурной площадке трамвайного прицепа. И ему казалось, что все это оправдано стечением обстоятельств, что в эти часы по-иному поступить он не может. Тяжелую дверь у редакционного подъезда он рванул с такой силой, что она застонала. Секретарша Оленька, сидевшая в приемной за своим столиком, уже не была такой, как прежде, равнодушно-неприступной. Едва Демин появился, как весело вспорхнула навстречу, с кокетливой улыбочкой воскликнула:

- Ох, Николай Прокофьевич, так и перепугать можно!

Он сразу отметил эту кокетливость.

- А я добрый. Я в своей жизни ещё никого не напугал, Оленька.