Читаем Жили два друга полностью

Жили два друга

- О чем бы ты меня попросил, мой чародей-летчик, - доверительно засмеялся Батурин. - Если ваша жена похожа хоть капельку на Фатьму Амиранову, я готов на все.

- Нет, она лучше! - выкрикнул Демин. - Лучше и красивее. И зовут её вовсе не Фатьма, а Зарема.

- Автору виднее, - доброжелательно усмехнулся Батурин. - Но, чего ты хотел?

- Если бы пятьсот рублей, Сергей Кузьмич, - отчаянно выпалил Демин.

Батурин иронически поглядел на Оленина.

- Эка хватил, - произнес он совершенно серьезно, с помрачневшим лицом. - Да разве такой суммой прорехи быта залатаешь, милый человек? Пятьсот рублей мы тебе с Виталием Федоровичем не сходя, как говорится, с места наберем. - Он нажал на кнопку звонка, вделанную в письменный стол, и тотчас же вошла в кабинет секретарша. - Оленька, сколько печатных листов в рукописи этого молодого человека?

- Пятнадцать с половиной.

- Так вот, Оленька, сей молодой человек находится не в очень веселых материальных обстоятельствах.

Поэтому немедленно договор, шестьдесят процентов гонорара, и чтобы сразу все это перевели.

Секретарша удалилась, а Батурин торжественно стал подсчитывать. Он любил окрылять молодых, если эти молодые были талантливыми. Капитан запаса, стоявший перед ним, по его глубокому убеждению, относился к племени таковых.

- Значит, на первый раз вы получите около девятнадцати тысяч рублей. Сберкнижка у вас при себе и, я надеюсь, на ней не миллион?

- Один рубль, Сергей Кузьмич, - безо всякой интонации ответил Демин, у которого от неожиданности происходящего все поплыло перед глазами.

- Ну и вот, - обрадовался Батурин, иного ответа не ожидавший. - Идите и немедленно продиктуйте Оленьке номер счета, а потом сразу в больницу к своей Фатьме Амирановой и не давайте ей никогда бросаться в огонь.

- Не дам, Сергей Кузьмич, я за неё сам сто раз брошусь.

Глава

четвертая

Демин назвал последующую неделю своей жизни недеэтей восхождения. Словно оглушенный, бродил он по городским улицам и думал, думал. Он вспоминал, как в сберегательной кассе молодая, бедно одетая контролерша с худеньким миловидным лицом даже руками всплеснула:

- Боже мой! Да ведь вам столько денег перевели.

- Я из них половину должен отослать, - как бы оправдываясь, сказал Демин, - отослать матери погибшего друга. Клятву такую в свое время дал...

Из сберкассы он отправился в "Гастроном". Там он накупил фруктов, конфет, фруктового сока. В парфюмерном магазине взял большой флакон духов "Красная Москва" и на такси поехал в больницу.

Дрожа от озноба, Зарема лежала на койке под стареньким шерстяным одеялом. Нездоровый румянец жог её щеки. Демин уселся рядом и стал выкладывать содержимое свертков на тумбочку. Она с любопытством переводила взгляд с одного пакета на другой, а пестрая коробка конфет привела её просто в ужас.

- Уй, Коленька! Откуда у тебя все это?

Оп наклонился, щекой прикоснулся к её горячему лицу.

- Ну а на твоем фронте как, Заремка?

- Ты понимаешь, - виновато улыбнулась она, - это я простудилась немножко... Доктор говорит, что надо бы провести ещё одну пенициллиновую блокаду.

По где взять пенициллин? Ампулы такие дорогие.

- Будут апмулы, Зарочка.

- Гляди, какой Ротшильд, - тихо засмеялась она. - Отвечай, презренный, откуда взял деньги?

- Так... заработал... скоро узнаешь.

- Надеюсь не из уголовной хроники, - развеселилась она.

* * *

Ночью ему приснился сон. Будто садятся они с Пчелинцевым в самолет и Леня, прежде чем скрыться в своей кабине воздушного стрелка, укоризненно качает головой.

- А все же это не по-честному, командир. Повесть написал я, а вышла она под твоей фамилией. Как же это, командир, а?

- Но ведь это же ради Заремы, Леонид. Ради нее, понимаешь! - пытается крикнуть Демин и не может.

Как-то по-особенному громко ревет мотор ИЛа, и слов нельзя разобрать. Он лишь видит, как шевелятся губы Леонида. Тогда он решает: взлетим и будем продолжать разговор по СПУ. Он трогает ручку управления, но самолет стоит на месте и гудит - громко, долго, надоедливо. Демин, открыв фонарь, встает на пилотское сиденье и машет оттуда воздушному стрелку. Пчелинцев тоже встает. Черные продолговатые глаза наполняются болью.

- Не то делаешь, командир, - говорит он грустно.

А винт самолета молотит воздух, и очень трудно вслушиваться в речь Пчелинцева.

- Ты про что? - старается перекричать гул мотора Демин. - Про черную тетрадь?

- А ты будто не догадываешься, - горько отвечает Пчелинцев.

- Но ведь это же ради Зары, - повторяет Николай. - И потом, ты сам завещал мне дописать свою повесть, довести её до конца.

- А ты довел?

- Сделал все, что мог, Леня.

- А почему же не поставил тогда на титульном лжете две подписи!

Винт начинает вращаться все медленнее и медленнее, и глаза у Демина становятся растерянными.

- Не знаю. Но это уже сделано, и пока что-либо изменить я не в силах. Повесть уже ушла в набор, а я объявлен её автором.

- Значит, ты автор чужого произведения, к которому дописал всего тридцать страниц?

- Плохих тридцать страниц, - сознается Демин и видит, как горькая усмешка корежит лицо Пчелинцева.