Жили два друга

- В твой, Джон Иванович, - весело подтвердил Батурин, - и знаешь, о чем я думаю всякий раз, взирая на тебя?

- Никак нет, Сергей Кузьмич. Будь ласка, сделай открытие.

- Сто лет тебя знаю и всегда удивляюсь, сколько злости содержится в тебе.

- Полрмической злости, Сергей Кузьмич. Это оттого, что я худой. Толстякам присущи немощь духа и тоти. А мы, худые, натуры деятельные!

- Врешь! - добродушно перебил его Егор Дворцов, окуривавший соседний столик. - Врешь, критик. Что касается немощи плоти, судить не берусь - не медик, хотя и сие спорно А вот насчет твердости духа глубоко заблуждаетесь. Среди великих знаете сколько толстых: Крылов, Наполеон, Бальзак, Кутузов, Рембрандт.

- Вы ещё Геринга не позабудьте, - хихикнул Джон Иваныч.

Дворцов зевнул:

- Нудный ты, критик. Даже спорить с тобою неохота. Геринга я вспоминать не собирался, а вот своего фронтового комбата Заклепу вспомню и вставлю в эту обойму. Мировой был у нас комбат. Сто тридцать килограммов живого веса, голос - иерихонская труба.

Но в атаку батальон поднимал, как никто И бегом бегал - дай боже. Никто так быстро не передвигался на поле боя.

...Дымились сигары и папиросы, мирно текла беседа.

Демин робко поглядывал на этих людей. Многих из них он знал по книгам ещё с детских лет. "Я чужой среди них, - думал он тоскливо, - совсем чужой. Вот если бы встать и крикнуть "Слушайте, люди - писатели, артисты и поэты. Я, - Николай Демин, сижу среди вас по ошибке. Я, капитан запаса Демин, вор. Я присвоил книгу своего погибшего друга. Спасите меня от вечного позора". Вот была бы паника".

- Послушайте, Сергей Кузьмич, ну а если однуединственную фразу вписать...

- Чудак, - громко рассмеялся Батурин. - Час тому назад типографские машины выбросили последние десять тысяч тиража. А дальше... дальше книга выходит на широкую дорогу. Ее дадут "Роман-газета" и два издательства одновременно. Туда, конечно, ты сможешь внести свои исправления, если они на самом деле необходимы.

...В субботу Демин привез Зарему домой. Осунувшаяся и похудевшая, она расхаживала по маленькой комнатке, стирала с подоконников пыль, отчитывала мужа за невымытую посуду, придирчиво расспрашивала, как он принимал в их жилище Батурина и Оленина.

- Так прямо и посадил за стол?

- Так и посадил.

- И скатертью его не накрыл.

- Уй, какой негодник! Когда я о Батурине думаю, мне даже страшно становится. Это же классик нашего времени, дважды лауреат. А ты даже принять его как следует не удосужился.

Демин невесело ухмыльнулся. Зареме показалось, что он обиделся, он стоял в дверях и смотрел на неё грустными глазами. И она не выдержала этого взгляда. Она подбежала к мужу, прижалась к нему и зашептала:

- Ну ладно, ладно, давай мириться. Ты же знаешь, что я понарошке. Я тобой очень горжусь. Ты у меня самый смелый, самый умный. И журналом я горжусь, в котором ты повесть напечатал. Никогда не думала, что типографская краска лучше самых тонких духов. А скажи, - продолжала она, зажмуривая от счастья глаза, - когда ты описывал Фатьму Амиранову, ты кого имел в виду? Меня?

- Тебя.

- А зачем же ты меня кинул в огонь?

- Чтобы долго жила.

Вся пунцовая от счастья, она обняла Демина.

- Слушай, как я тебя люблю! - зашептала она. - И очень, очень хочу, чтобы ты написал ещё книгу - большую-пребольшую, и чтобы она была ещё интересней этой повести. Ты напишешь такую книгу?

- Напишу, Зарема, - солгал Демин.

Глава

пятая

Прошло несколько лет, но Демин такой книги не написал. Время от времени в газетах и журналах появлялись публицистические статьи, подписанные его именем, но наполовину воссозданные за него редакционными работниками, которые считали, что править Демина одно удовольствие - со всеми замечаниями соглашается и даже половину гонорара отдает.

Но Демин пе только старательно корпел над публицистическими статьями он года два в мучительной тишине высиживал свою повесть. Одной Заре разрешалось заходить в его вместительный кабинет в новой двухкомнатной квартире. Среди ночи на цыпочках вторгалась она в эту комнату, подкрадывалась внезапно и, вырастая за его спиной, нежно дышала в лицо.

- Я не буду заглядывать в твои страницы, Коля, - доверчиво говорила она, - ведь это все равно что сердце подслушивать. Зачем? Я знаю, что придет время, и ты сам прочтешь. Я и другое знаю, что эта книга будет лучше первой... Ведь мы жили тогда в примусном захолустье, а теперь у нас две большие комнаты почти в сорок метров. Телевизор, радиоприемник, пылесос. А любить? Люблю я тебя ещё больше. Так что попробуй не написать, имея такой полный сервис, - смеясь, заканчивала она.

Острым своим плечом чувствовал Демин её мягкую грудь и думал о том, как это хорошо, что есть на земле Зарема, большая, доверчивая, преданная и все понимающая. А что бы было, если бы её не было? Нужна ли тогда ему жизнь!