Жили два друга

Старший лейтенант бессильно опустил правую руку, в которой была зажата скомканная пилотка.

- Заворыгина! - прошептал Демпн.

Пчелинцев помялся, будто не зная, куда девать свои длинные тонкие руки. Не находя им места, сначала сунул в карманы брюк, затем вынул, сцепил за свози спиной. Слова произносил тяжело - так сдирают бинты с незажившей раны.

- Они штурмовали огневые точки за Вислой. Попали под зенитный огонь, а потом "мессеры". На командирскую машину целая четверка навалилась, и одна очередь прострелила кабину. Он с осколком в груди летел, наш "батя". То приходил в сознание, то терял его. Два раза сказал стрелку: "Потерпи, дойдем". Сел по всем правилам. Только с полосы уже не мог срулить. А когда фонарь открыли - он мертв...

Все сразу померкло в глазах Демина: и деревья, и капониры, и люди, окутанные скорбным молчанием. Даже орден, которым он так хотел похвалиться, вдруг потускпел и приобрел какую-то ненужную крикливость. Демину стало стыдно своей недавней радости, он стиснул жесткие кулаки и зашагал к землянке командного пункта, где уже собралась траурная толпа летчиков и техников.

Глава

четвертая

Беспокойный западный ветер дул со стороны Вислы, от окопов, где шла перестрелка, от обугленных стен сожженной Варшавы. Вместе с ветром тянулись с запада длинной унылой вереницей тучи, наслаиваясь друг на друга, сбиваясь в белые вихрастые облака, подпаленные с боков мрачноватыми грозовыми оттенками...

"И даже тучи эти показались мне траурными..." - так Пчелпнцев писал о гибели командира...

- Леня, что это у вас за тетрадка, - спросила Зара, незаметно подошедшая к нему. Пчелинцев сидел неподалеку от самолета, углубленно думал и был до того застигнут врасплох её голосом, что даже вздрогнул. Это не укрылось от Магомедовой. - Уй! - воскликнула она. - Воздушный стрелок, а такой пугливый. А как же, если "мессершмитты"?!

- У них тогда и спросите, Зарочка. - Он уже овладел собой, спокойно закрыл тетрадь, завернул с видом полного безразличия. - Это? - спросил он, глазами показывая на клеенчатую обложку. Это полное собрание моих фронтовых писем к маме. Здесь остаются черновики, а беловики я отправляю по почте ей.

- Уй! - причмокнула Зара. - Это же дивно! И вы издадите после войны это полное собрание своих писем?

Пчелинцев с грустной, застенчивой улыбкой посмотрел на нее.

- Как сказать, Зара, быть может, даже издам.

- И я после войны смогу их прочесть?

- Как сказать, возможно, и раньше... - намекнул он печально.

- Пчелинцев! - донесся в эту минуту от самолета громкий голос Демина. - Поди-ка ко мне.

- Иду, командир! - откликнулся сержант.

Демин стоял под широкой плоскостью ИЛа с непокрытой головой и вольно расстегнутой "молнией" летного комбинезона. Ветерок шевелил на лбу светлые прядки.

- Чего, Николай? - спросил стрелок.

- Да так, - рассмеялся старший лейтенант, - поболтать захотелось, садись под плоскость.

Трава была сухой. Опаленная горячими выхлопными газами взлетающих самолетов, примятая их резиновыми колесами, она осела и выгоревшим, с пролысинами ковром стелилась по земле.

- Дождя не будет, - сказал Демин, удобно вытягивая ноги.

- Топчемся на этом рубеже. Когда же рванем за Вислу?

- Я не главнокомандующий. Откуда мне знать? - "

усмехнулся Демин.

- Зато у тебя теперь сам маршал в знакомых, - поддел стрелок. - Взял бы да и спросил за чашкой кофе или стаканом виски.

- Знаешь, за что Каин Авеля убил? - лениво огрызнулся летчик.

Пчелинцев не ответил, смотрел на запад, прислушиваясь к отдаленному гулу орудий.

- Прагу варшавскую обстреливают, - сказал он.

- Севернее, - зевнул летчик.

- Как ты думаешь, скоро вое это кончится?

- А тебе надоело?

Пчелинцев на локтях приподнялся, рассерженно свел брови.

- Мне? Почему ты, Николай, всегда и вое сводишь ко мне?

- Основная единица измерения, - уколол Демин, но Пчелинцев пропустил его слова мимо ушей.

- Разве дело во мне, Николай, - заговорил он укоризненно. - Ты обо всем народе подумай. О его страданиях и ранах. Каждый день уносит сотни жизней. А те, кто не на фронте, остаются сиротами и вдовами. Ребята двенадцатилетние уже стали к станкам и за осьмушку хлеба работают. Целую смену. А в колхозах женщины на себе пашут. Все устали: земля, люди, небо. Даже вот этот ветер. Ты к нему прислушайся, Николай, он же елееле пролетает над землей. Как ИЛ с гаснущим мотором.

Он тоже полон смертельной усталости. Когда же это все кончится, Николай?

- А ты у Гитлера или у Геббельса спроси. По-моему, когда возьмем Берлин, тогда все и кончится.

- Ты мне, как ротный агитатор, отвечаешь.

- Ротные агитаторы тоже дельные вещи говорят.

- Не хочешь ты меня понять, Николай, - грустно заметил Пчелинцев. Разво мне себя и своей усталости жалко? Я же обо всех говорю. Сколько братских могил мы оставляем на своем пути, каких красивых парней теряем. А усталость, ты прав. Это вараза, и нельзя, как болезни, ей поддаваться Но как бы хотелось, чтобы мы до конца этого года взяли Берлин, а новый, сорок пятый стал бы годом Победы. Нашей Победы! Я бы тогда быстро свою книгу закончил.