Жили два друга

Да не суждено этой радости было сбыться. Вез сынок мой Андрюша домой солдатский вещевой мешок с харчишками да в черном чехле белый аккордеон из какой-то заморской Европы, его на смотре самодеятельности наградили. Вот и случилось все из-за этого проклятого аккорлсона. Под самое утро он шел. Кварталах в трех от родного дома остановился у колонки воды попить. Положил вещевой мешок и аккордеон на землю, расстегнул ворот гимнастерки, и как только нагнулся, его ударили сзади железным бруском по затылку. И все затем, чтоб унесть тот жалкий заморский аккордеон, что и стоил-то рублей тыщу, не больше. И ни заслуг его не пожалели, пи славушки его солдатской. Он был храбрый и, харкая кровью, триста метров ещё до родного крыльца полз.

А я как знала, что беда з дом последняя пришла. Будто кто в спину подтолкнул в ту минуту. Из сепей выскочила, а он лежит на пороге в гимнастерке окровавленной и губами посиневшими шепчет: "Мама, родная, вот как СРИделись. А как я спешил". И захрипел в ту минуту, скончался у меня на руках мой любимый Андрюшенька, последняя моя кровинушка. Выходит, что и первый и последний его вскрик мне пришлось слушать.

Через день мы его похоронили на нашем заводском кладбище. А вскоре и тех трех, что за аккордеон его жизни лишили, поймали. Чубатые вислогубые выродки слезами на суде заливались, смягчить меру просили. И что же ты думаешь, дорогой Иосиф Виссарионович? Одного из них к расстрелу приговорили, а двух других всего к десяти годочкам. А кто они? От фронта вроде как по малолетству открутились, хотя было по девятнадцать и двадцать лет. На заводе последние хулиганы, пьяницы и прогульщики. И вот попадут они в заключение и, случись какая амнистия, и своего срока не отсидят. Да ещё стахаттошгами прикинутся. А потом их выпустят на волю, и через два-три года они снова поднимут руку на жизнь человеческую, потому что они есть звери, а зверь, вкусивший человеческой крови, уже никогда этого не забывает. А ты сам говорил, что дороже человеческой жизни ничего у нас нет. И вот я хочу сказать тебе от всех матерей, которые подобным образом потеряли своих сынов и дочек. Пусть меня они не посылали к тебе делегатом, но я скажу. Говорят, что у нас даже целый институт есть, где преступное дето изучается, и что там даже профессора в генеральских мундирах лекции эти самые читают. А нужно ли все это: посуди сам, ну сколько процентов населения на пашей земле подобные ублюдки составляют? Небось одну, две десятых процента, пе больше. А каждый из них ещё зверее любого фашиста. Какое же им можно выдумать перевоспитание? Не лучше ли каждого убийцу беспощадно стрелять, а то и вешать, как бешеного пса, на том месте, где загубил он душу невипную, и пусть женщины, родившие таких на свет, стоят рядом и плачут слезами кровавыми. Да что там убийцу!

Каждого поднявшего на честного человека нож, расстреливать надо. Тогда только наведем мы порядок на земле нашей, и не будет матерей вроде меня, поседевших допрежь времени, убитых горем на веки вечные. Вот что я мыслю об убийцах-уголовниках, дорогой Иосиф Виссарионович. Уж прости меня, грешную, за прямое и резкое слово мое".

...Демин приоткрыл глаза и осторожно посмотрел на лежавшую рядом жену. Зара тихонько всхлипывала в подушку. Он сначала хотел её успокоить, но потом подумал, что Зара разволнуется ещё больше, и сделал вид, что с пи г. Утром ни один из них не дал понять Домне Егоровне, что её горе им известно. Они не стали расспрашивать бедную женщину о том, послала ли она письмо тому, на чье имя его сочиняла. С той поры обоим им стала ближе и понятнее суровая с виду Домна Егоровна, и жизнь в маленьком домике стала ещё дружнее.

...Трамвай уже отгрохал положенное количество остановок и, заскрежетав колесами, замер на кольце С маленьким тортом в руках шагала высокая стройная Зара рядом с прихрамывающим капитаном, у которого заметно оттопыривались карманы от кульков со сладостями.

- Понимаешь, он меня про Кантемира спрашивал, а я совсем недавно книгу о нем прочла и как рыба в воде ориентируюсь, - быстро повествовала она, - а Тредиаковский и Сумароков и вовсе на экзамене оказались нестрашными.

- Подожди-ка, сорока-белобока, - остановил её Демин, - гляди. На маленькой корявой скамеечке у входа в крохотный домик их поджидала хозяйка. Опираясь на палку, она задумчиво и несколько вопросительно смотрела на них.

- Смотри-ка, - отметил Демин, - в единственный свой черный костюмчик облачилась, платок дорогой надела. Это же по какому поводу такой парад?

- Будто не знаешь, - толкнула его тихонько Зарема, - нас ждет.

Едва они приблизились, Домна Егоровна встала, с плохо разыгранным безразличием проговорила:

- А я вот воздухом подышать вышла. Надоело дома одной. А вы откуда, ребятки?

- Из города, - солидно покашлял Демин, но старушка, поглядев на Зарему, вдруг рассмеялась.

- По какой это вы причине, Домна Егоровна? - удивилась Магомедова.

- Да как же, - охотно ответила старушка. - Идете как победители. За торт небось все сто двадцать отдали.

А ты, Заренька, вон, как серебряный самовар, сияешь.

Значит, приняли, девонька?