Жилины. История семейства. Книга 1

– Ну вот, поели, теперь можно и поспать, – сказал папа. – Так, по-моему, в «Дюймовочке» жаба говорила. Только нам спать некогда, нам надо дальше ехать. Наша цель впереди. – И он руку, как Ильич на памятнике, вперёд вытянул. – Вон уже и дома виднеются. Это и есть наша с тобой родовая деревня – Жилицы. Поехали, а то у меня терпёж уже заканчивается, так по родной улице пройтись хочется.

– Что это ты заговорил как-то странно? Словечки какие-то чудные появились. Они вроде не твои. Я их от тебя никогда раньше не слышал.

– А я их только здесь в детстве и говорил, да вот сейчас чтой-то вспомнились они. Наверное, воздух здесь особенный, память мою всколыхнул. Лет-то сколько прошло, страшно даже подумать. Ведь две… нет, даже три войны миновало. Первый раз я с врагами в небе Испании схлестнулся. Ох и страху натерпелся в первом бою, до сих пор помню. В самых глубинах памяти хранил это всё время, никому ещё не признавался, а теперь старым стал, на сентиментальность потянуло, вот и вспомнил. Потом с Финляндией немного пободались. В небе-то мы их сильней были. Ну а потом уже Великая Отечественная. Да, столько пережито… – И он замолчал.

Я с места тронулся, но машину вёл потихоньку, километров десять, наверное, в час, не больше. Боялся отца с тропы воспоминаний согнать.

– В общем, – продолжил он, – въезжаем мы в страну моего детства. Сколько времени каждое лето мы сюда приезжали, я даже считать не буду, чтобы совсем не расстроиться. Ведь я точно знаю, что всё моё детство именно здесь прошло, а в Москве я просто существовал в ожидании лета. Там скукотища была, в этих каменных джунглях. Кто-то из американцев очень точно так города обозвал. Боюсь ошибиться, поэтому утверждать не буду, но мне почему-то кажется, что это Эптон Синклер в одном из своих романов так Детройт назвал. – Он задумался на секунду, потом резко изменил своё мнение: – Нет, не так. Я впервые это в «Тарзане» услышал. Ты ведь тоже в детстве все фильмы про Тарзана смотрел?

Я вынужден был согласиться, но даже представить не мог, когда и в какой серии это могло прозвучать. Вроде слово подходящее для Тарзана. Но вот вспомнить так и не сумел, поэтому отцу на слово поверил. А он никак не мог остановиться:

– Это было в той серии, когда они с Джейн над Нью-Йорком летели, – и всё, дальше точку можно ставить.

Меня всегда поражала эта способность отца вспоминать такие события, которые никому в голову не пришло бы запомнить, а вот он этим уникальным свойством обладал.

Но меня ещё один вопрос не то чтобы беспокоил, но ясность я для себя внести хотел. Поэтому и решился задать этот самый вопрос:

– Пап, уж меня извини, но почему ты всё время говоришь «ярманка»? Когда я это услышал в первый раз, то подумал, оговорился отец, а ты всё «ярманка» да «ярманка».

– Ох, молодёжь. Ничего знать не хочет. В наших краях испокон веку говорили «ярманка», ведь только чуть ли не через полста лет после петровских реформ началась постепенная замена буквы «н» на букву «р» и стало распространяться современное произношение этого слова. В городах процесс продвигался быстрее, а в нашей глубинке продолжали говорить «ярманка» даже после революции. Вот мне и вспомнилось, как бабушка слово это произносила, когда нам истории про Ивана рассказывала.

К этому времени мы уже до первых домов доехали, и папа попросил остановиться, а дальше по деревне пешочком прогуляться.

Он задержался то ли у небольшого пруда, то ли у очень большой и глубокой лужи, которая разлилась в низинке с левой стороны. Наверху напротив неё стоял, опираясь на палочку, пожилой, наверное даже старше отца, мужчина. Шёл, скорее всего, куда-то по своим делам, да вот остановился передохнуть.

– Добрый день, – поздоровался с ним папа. – Простите, пожалуйста, мы сами не местные, но нам говорили, что эта деревня вроде чуть ли не на берегу Клязьмы должна стоять, – и он на меня с такой хитринкой взглянул, что я чуть не рассмеялся, – а вот я никакой реки не вижу.

Мужчина палкой вниз ткнул:

– Там понизу раньше действительно небольшая речушка протекала, Жилинкой её народ прозвал, по ней, видно, и деревня своё имя получила. Вон за тем леском, – и он всё той же палкой в сторону показал, – она в Клязьму впадала. Но Жилинка не так давно пересыхать стала – мелиораторы постарались. Болотце, из которого она вытекала, осушили. Я-то её ещё застал, а потом она в ручеёк стала превращаться, да так потихоньку и исчезла. Эта яма – всё, что от неё осталось. Здесь самое глубокое место было. Сюда моя мать, да не одна она, ходила бельё полоскать. А теперь нет у нас воды. Начальство пообещало пожарный пруд выкопать, но уж сколько лет тому обещанию, а пруда всё нет как нет. Ждут, наверное, пожара крупного.

Он задумался, затем головой тряхнул и закончил:

– Тут песок повсюду, он и затягивает прежнее русло речки, так что наверняка эта лужа тоже скоро исчезнет. А Клязьма что, Клязьма течь продолжает. Обмелела, правда, сильно да более чем на километр вдаль от нас ушла, но всё ещё вон в той стороне течёт. – И палка, очертив полукруг, застыла, указывая куда-то за его спину.