Жилины. История семейства. Книга 1

– Прохор, учти, если к тебе обращаются, лучше сразу откликайся. Последний раз предупреждаю. В следующий раз не откликнешься – сочту, что у тебя уши заложило, вот я тебе сразу в ухо и дам, чтобы хоть одно прочистить, – закончил он под громкий смех стоящих рядом возчиков.

Иван обернулся. Позади себя он увидел фигуру в странном одеянии: на голове треух, опущенные уши которого завязаны под подбородком, и длинный, почти до самой земли, овчинный тулуп – видно, с чужого плеча, поскольку был он на пару размеров больше, чем следовало, и висел на своём хозяине как на пугале.

– Пойдём за мной, – сказал молодой возчик всё тем же ломающимся голосом, – меня Прохором зовут.

– Хорошо, дядя Прохор, – откликнулся Иван, направляясь за ним к хвосту обоза.

– И этот тоже дядей меня называет, – плаксивым голосом обратился Прохор неизвестно к кому, затем повернулся к Ивану. – Прошу тебя, зови меня просто Проша. Мы же с тобой почти ровесники. Мне уж дома надоело, что вся малышня зовёт меня дядей. А маменька с тятенькой этим пользуются. Чуть что заявляют мне: «Ты уже вырос, тебя вон дядей называют, а ты…» – Он посмотрел в сторону, и на его лице появилась совсем детская улыбка. – А мне так хочется вновь маленьким стать.

Иван без раздумий возразил:

– А я всегда хотел скорее повзрослеть, чтобы начать работать и маменьке с тятей подсоблять. Поэтому, как предложили учеником стать, пошёл – и не жалею.

Они уже к последней подводе подошли, и Иван понял, почему старшой именно на эту телегу его посадить распорядился. На всех остальных тяжёлые брёвна с досками лежали, а на этой – окна, двери, наличники и прочая мелочь. Гора вроде бы высокая, но лёгкая. Всё было очень аккуратно уложено и надёжно перевязано пеньковыми верёвками. Их не пожалели, всё было обмотано и опутано так, что скоро не распутаешь.

– Кто же это так потрудился? – невольно вырвался у Ивана вопрос.

– Я, – прозвучало в ответ. И всё, никаких объяснений.

– Распутывать же потом замучаешься.

– Ничего, времени много будет, распутаю, зато ничего не потеряю.

Иван от удивления только головой покачал и задал следующий вопрос:

– А что это ты одет так странно? Вроде уже не мороз, а ты в тулупе да треухе.

– Хвораю я постоянно, вот маменька и заставляет так одеваться. Она вообще не хотела, чтоб я ехал, но тятя настоял. А потом, мне в этой одёжке хорошо. Я люблю, когда тепло. Тулуп мне такой большой специально сшили. Великоват, конечно, но зато я в него закутываюсь – и мне тепло. Лошадь за всеми сама идёт, а я сплю. Хорошо так.

– А в ватагу тебя взяли как подсобника? – не выдержал Иван.

– Почему подсобника? – возмутился Прохор. – Резчик я. Знаешь, какую красоту на деревянной доске навести могу? Все говорят, что лучше меня мастера в наших краях нет. Здесь, – и он на воз показал, – сплошь моя работа. Я вначале топориком работаю, затем ножом и всякими стамесками да долотом. У меня приспособлений всяких тьма. Видишь, на передке сундучок резной в самом низу стоит? Так вот он доверху всяческим плотницким инструментом заполнен. Я тем инструментом любую резьбу могу выполнить. Хошь ажурную, хошь выемчатую, хошь скобчатую. Но больше всего я люблю прорезную, которую иногда с ажурной путают. Жаль, всё это там внизу упаковано, показать не могу. Вот ты подивился бы.

Иван и впрямь с удивлением смотрел на Прохора. Тот изменился буквально за мгновение. Куда делся изнеженный и избалованный мальчишка, маменькин любимчик. Теперь напротив Ивана стоял совсем другой человек. Целеустремлённый и увлечённый, глаза оживились, в них заблестел огонёк, округлые до того щёки подтянулись. Даже небольшая чёрная, по-юношески реденькая бородка, начинающая только-только пробиваться на ещё по-детски пухлом лице и путавшаяся в завязанных ушах треуха, и та стала какой-то задиристой и на улицу вылезла. Руки в кулаки сжались. Прохор весь напрягся. Казалось, дай ему сей момент инструмент в руки да материал для работы – сразу же стружка виться станет да так во все стороны и полетит.

– Тро-ну-лись, – раздался голос Феофана.

Прохор на это никак не отреагировал. Как стоял около подводы, так и продолжал стоять. Решительность на его лице сменилась мечтательностью. Сейчас он, наверное, где-то в другом мире свои загогулинки вырезал.

– Давай, Прохор, садиться, ехать надо, – толкнул его Иван.

Прохор с места так и не тронулся, но на Ивана глянул, а затем головой в сторону дороги, вверх поднимающейся, кивнул.

– Куда ехать-то? Ты, дурья башка, сам посмотри. Пока они все не тронутся, для нас дороги нет.

И действительно, прошло немало времени, прежде чем стоявшая перед ними телега наконец шевельнулась. Однако лошадь не смогла стронуть с места тяжёлый воз. Ей пришлось на пару шагов отступить, а затем, понукаемой возчиком, который к словам кнут добавил, рвануть изо всех сил. Колёса вначале еле-еле, а затем всё быстрей и быстрей начали крутиться, и телега потихоньку пришла в движение.

– Вот теперь и мы поедем, – сказал, залезая на подводу, Прохор.